Такая долгая жизнь
Шрифт:
— А тебе зачем?
— Хочу знать, за что ее полюбил Михаил.
— Ксеня красивая, — ответил Алексей.
— А я разве не красивая?
— Ты тоже красивая. Очень! — добавил Алексей и продолжал: — Еще Ксеня добрая и верная.
— А меня ты считаешь ветреной, да?
— Как тебе сказать? — замялся Алексей.
— Да, да! Я знаю, ты считаешь меня легкомысленной, ветреной. Я такая и есть. Но почему я такая? Мне скучно, понимаешь? Скучно-о, — нараспев повторила она. — Но мне кажется,
— Так что же тебе мешает?
— Ничего не мешает. Но зачем быть верной?
— Как — зачем?
Алексей начинал злиться на себя и немного на Ларису. Находчивый, словоохотливый с другими женщинами, в разговоре с ней он как бы глупел. Несуразные вопросы, несуразные ответы.
— Да, зачем? И кому нужна моя верность? — продолжала Лариса.
— Ну хотя бы Ананьину…
Но Лариса будто не слышала этой фразы.
— Я однолюбка, Алеша. Вот сколько лет прошло, а люблю одного. В юности этого еще не понимала. Думала, другой будет! А теперь вижу — нет! Не будет! А раз нет и не будет, то пропади все пропадом…
Ни он, ни она не упоминали имени Михаила, но и он и она думали о нем.
— Ксеня, конечно, красивая. Но как бы тебе сказать, Алеша? Есть такое выражение: «баба с перцем». Так вот она — не «баба с перцем».
— Ну, это ты из ревности! — не согласился Алексей.
— Вот уж нет! — искренне воскликнула Лариса.
— Ну, а ты «баба с перцем»? — спросил Алексей.
— А ты как думаешь? — Лариса повернула голову, и Алексей увидел свое отражение в ее зеленых глазах.
— М-да, — неопределенно сказал он.
В это время раздался гудок парохода. Пора было собираться.
Солнце село, но зной по-прежнему держался в воздухе. О металлические поручни сходней можно было обжечь руки.
После ужина они вышли на палубу. Уже было совсем темно, только справа на далеком берегу лежал мелкий бисер огоньков.
В нагретых за день каютах было очень душно. Пассажиры стали вытаскивать матрацы на палубу.
— Давай и мы спать на палубе? — предложила Лариса.
Они тоже вытащили матрацы на палубу, но одеяла и простыни взять им не разрешили.
— Ничего, у меня есть свое одеяло, — сказала Лариса.
— Будем спать под одним одеялом?
— А ты что, боишься?
— Нет, я не боюсь! — Алексей стал снова злиться на себя.
Устроились неподалеку от капитанского мостика на свободном месте.
— Я сейчас.
Лариса ушла. Вернулась она в легком халатике.
Алексей лег, как был, в брюках.
— Ты не храпишь? — насмешливо спросила Лариса и, не дожидаясь ответа, сказала: — Ой, как спать хочется…
Лариса вскоре затихла, а Алексей не мог заснуть. Во сне Лариса придвинулась к нему «под бочок».
«Что она, действительно спит?
Тяжелый сон пришел лишь под утро. Уже начинало светать, а ему казалось, что он только уснул.
— Вставай, соня!
Алексей открыл глаза. Лариса склонилась над ним, уже одетая в платье.
Алексей поднялся. Глянул на море, на солнце. Все было в нестерпимо ярких блестках.
— У тебя есть другие брюки? — услышал он голос Ларисы, все еще не совсем проснувшись. — Если нет, давай я поглажу эти.
— Есть у меня другие брюки, — угрюмо сказал он.
Керченский пролив прошли ночью. Шли по Азовскому морю. За кормой тянулся вспененный белый след. От бутылочно-зеленой воды веяло прохладой. Мелководное Азовское море быстро нагревалось и быстро остывало.
Лариса стояла рядом. Непривычно молчаливая, покорная.
— Алеша… — наконец сказала она.
— Ну чего тебе?
Она не отвечала, он обернулся к ней.
— Спасибо тебе за все, — сказала Лариса.
— За что?
— За все! — И поцеловала его в щеку.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В тот год в Приазовье до конца октября стояли ясные теплые дни. Но первого ноября ночью резко похолодало, и утро было зябким. Море еще не совсем остыло, над водой курился легкий туман, сквозь который на горизонте продирался тусклый диск осеннего солнца.
Лучи его едва пробивали белесую пелену и бледно-желтым цветом окрашивали обрывистые берега.
«Буревестник» был готов к выходу в море. Топливные баки залили горючим еще с вечера. Каюту, где должны были разместиться гости, чисто вымыли. Палуба тоже была тщательно надраена. Свежая, еще не потускневшая краска «Буревестника» подчеркивала его красивые линии.
Над водой застыла невообразимая тишина, и каждый звук — человеческие шаги, упавший гаечный ключ, слово — разносился далеко окрест.
Молодой моторист, белобрысый парень Петька, недавно демобилизованный из флота, вытащил карманные именные часы, которыми очень гордился, и сказал со значением:
— Начальство не запаздывает, а задержи… — но тут осекся, увидев подъехавший автомобиль. — Гляньте, Николай Иванович!
Николай Иванович, пожилой, лет пятидесяти, угрюмый дядька, укладывал на корме запасной шкот. Распрямившись и глянув на косогор, где остановился автомобиль, не вынимая папиросы изо рта, он что-то невнятное процедил сквозь зубы: у него на этот день были другие планы.