Такая вот любовь
Шрифт:
Анджелина ощущала затхлое тепло его несвежего тела: никаких ухищрений, никакого притворства.
Джон Милтон обнял ее вместе со столбом, потерся шершавой щекой о ее щеки и запрокинул голову.
– Никакого секса. Наверху – никакого секса! Туда поднимаются ради другого.
Анджелина подняла руки, попутно оттолкнув его.
– Вот потому я здесь – ради чего-то другого. – Она поняла это только сейчас.
Джон Милтон закашлял и сплюнул в сторону.
– Полезли, – сказал он и, наклонившись за лестницей, прислонил ее к передней части столба. – Дай мне свой термос.
Анджелина протянула
Раздался тихий щелчок, и ступени осветились. Анджелина чувствовала, как Джон Милтон подстраховывает ее. Ее затянутые в перчатки руки с неимоверной быстротой достигли деревянного выступа, она заползла на него, прижалась спиной к щиту, затем подтянулась вправо, держась руками за выступ, который оказался шире, чем она ожидала.
А затем рядом с ней уселся Джон Милтон. Черное небо немного начало светлеть. Это было нечто необыкновенное – ощущать, как твои ноги болтаются в пустоте, в бескрайнем пространстве над землей, которая придавала бы уверенности или устанавливала пределы. Джон Милтон снял шапку и ботинки. Затем встал и перешагнул через Анджелину. Она услышала и почувствовала, как с него упали штаны, а за ними последовала рубашка. Когда Джон Милтон дошел до края выступа, тот завибрировал. Его таинственные очертания вырисовывались на фоне тьмы, струя мочи взмывала в воздух и приземлялась где-то внизу. Затем Джон Милтон повернулся к Анджелине, и выступ снова задрожал.
– Ты когда-нибудь делала такие рисунки? – спросил он. – Сначала закрашиваешь лист разными цветами, а затем покрываешь его черной краской. Потом берешь скрепку и процарапываешь изображение. – Как стол, который Уилл сделал для Кары. – Небо – оно вроде такого рисунка, – продолжал Джон Милтон.
Это было верно. На черном небе появились розовые, оранжевые и желтые линии. Анджелина, прижавшись спиной к щиту, осторожно поднялась и почувствовала, как его рука поддержала ее за локоть. Она сняла перчатки и сунула их в карманы пальто. Расстегнула пуговицы, Джон Милтон взял соскользнувшее с ее плеч пальто и бросил слева от нее. А потом прижал Анджелину к щиту, поставив руки по бокам от нее.
Сквозь ее тело пробежал электрический ток. Анджелина вздрогнула.
Джон Милтон протянул руку, чтобы расстегнуть ей джинсы.
– Я сама, – сказала Анджелина, вспомнив то детское – чистое – ощущение позыва. Она посмотрела поверх его рук в небо.
Джон Милтон сделал полшага назад.
Анджелина взяла его руку и прижала ладонью к щиту. Затем сама расстегнула молнию на джинсах, стащила их вместе с трусами, добравшись до ботинок, сняла их. Ее ноги обжег холодный воздух. Прислонившись к щиту, она стянула через голову водолазку, под которой не было бюстгальтера. И всем телом прижалась к ледяному билборду.
Джон Милтон протянул руку поперек ее груди, точно автоматическую перекладину, которая с щелчком
Анджелине было слышно, как участилось его дыхание.
– Наверху нельзя, помнишь? – проговорила она.
– Хорошо, – ответил Джон Милтон, опуская руку. – Хочешь пописать?
Анджелина помотала головой, снова вздрогнув при виде всего, что ее окружало.
Джон Милтон расстелил под ними их одежду и помог ей сесть. Затем опустился сам.
– Хитрость в том, – объяснил он, – что холоду надо отдаться, а не бороться с ним.
Анджелина сделала вдох и попыталась расслабиться. Потом выдохнула.
– Смотри, – сказал Джон Милтон, – солнце.
Анджелина увидела на востоке белый свет со слабыми проблесками розового. Ночь уступает место дню, и круговорот продолжается.
Джон Милтон открыл ее термос и спросил:
– Ты разве не кофе взяла?
– Чай.
Он рассмеялся, плеснул немного чая в крышечку термоса и протянул ей.
– Я хотел, чтобы ты поднялась сюда со мной. Это желание для меня самого стало неожиданностью. Приятной неожиданностью.
Анджелина обхватила теплую крышечку замерзшими пальцами. Затем до нее долетел насыщенный аромат его кофе, и она пожалела, что выбрала чай.
– Твое здоровье! – Джон Милтон протянул ей крышку своего термоса. Анджелина чокнулась с ним. – До того как ты свернула с дороги, – продолжал он, – у меня было всё, чего я желал: мое личное пространство, собственный участок земли, собственный рекламный щит. А теперь мне кажется, что я, пожалуй, хочу чего-то еще.
Анджелина повернулась, посмотрела на него, прислонилась плечом к его плечу и заметила:
– Как странно случается: потребность возникает из ниоткуда. Словно некая пустота. И ты не будешь счастлив, пока она не заполнится.
– Мне лучше всего одному.
Внизу виднелись составленные треугольником трейлеры: дом Люси служил верхней стороной, дом Джона Милтона стоял с севера, с юга фигуру замыкал пустой трейлер. А еще Анджелина осознала, как далеко от нее земля, и отпрянула, прижавшись головой к щиту. Она подалась назад и ухватилась за выступ. Ее охватил испуг, по всему телу волной побежали мурашки.
– Может, мне переехать в пустой трейлер? – пробормотала она.
Джон Милтон посмотрел вниз, а затем куда-то вдаль.
– В школе у девчонок были раскраски, и я наблюдал за тем, как они расцвечивают картинки, осторожно водя мелком только в одном направлении, не заходя за контуры. Я решил, что Люси, вероятно, не по карману такие книжки, но однажды увидел их в супермаркете, в тележке «Все по десять центов», а у меня в кармане красных штанов как раз завалялся десятицентовик. Я выбрал раскраску с деревенскими животными – мне никогда не доводилось бывать на ферме. И стал в очередь за Люси, будто мы не вместе. Увидев, чтo у меня в руках, она громко осведомилась, зачем мне чужие рисунки. Я взглянул на этих кур, петухов и свиней, затем поднял взгляд на подбородок Люси, на ее голубые глаза, смотревшие в мои голубые глаза. И вдруг понял: лучшие рисунки – те, что я создаю сам, те, что таятся внутри меня, а я об этом даже не подозревал. Ей не потребовалось говорить мне, чтобы я положил раскраску обратно.