Такова торпедная жизнь
Шрифт:
— Вы часто бываете на флотах, знаете многих специалистов. Кого бы вы могли порекомендовать для работы в торпедном отделе УПВ?
Я немедленно порекомендовал самого себя:
— А Лебедев вас не устроит?
— Лебедев меня вполне устроит, но я считал, что оба вы на своем месте и всем довольны.
— Я всем доволен, но есть издержки. После Академии я назначен в институт приказом Главкома. Кроме родительской комнаты в коммунальной квартире я ничего не имею и иметь не буду. Меня в нее даже прописывают только временно. Это раз. Во-вторых, меня тянут в науку в той области, где еще нужно много работать чиновником. Теория надежности и вероятностей еще не тот инструмент, с каким нужно примеряться к торпедным системам. Здесь все еще покрыто толстым слоем «низкого качества изготовления», а некоторые принятые технические
— Я тебя понял. Готовь себя к работе в УПВ, а ты, Ларион, готовь себя на его место.
Пройдет еще года полтора прежде, чем вопрос так и разрешится. Я стал работать в режиме представителя УПВ, а Ларион получил мои проблемы.
Ларион.
— После того, как информация о твоем предстоящем переводе в Москву «протекла», надо мной повисло постоянно действующее указание писать диссертацию. Появился новый лозунг: «В начальники отделов — только через кандидатскую диссертацию!» Ю. Л. Коршунов вместо приветствия спрашивал, как идут дела, собираю ли материал. Быстро прошло время уклончивых ответов и улыбок, наступило время раздражительности и выговоров. Вплоть до областей, где меня учить не надо. Возвращается как-то он с полигона, весьма возбужденный. Вызывает меня. От вызова к начальнику я никогда ничего хорошего не жду. Чувствую, раздражен: «Какие у вас шумоизлучатели в практических торпедах?» Объясняю, что есть два типа, оба работают в звуковом диапазоне: моторчик, кривошип, пружинка, молоточек — на неделю хватает. — «Спишь тут! А у старшего военпреда Леоненко вот такой, — хватает спичечный коробок, ставит его энергично на стол, — шумит месяц! Немедленно к нему!» Вижу, что не довелось доктору послушать лекции Сергея Валерьяновича Бекренева. Тот бы сразу сказал, что частота работы «спичечного коробка» может быть только высокой. Чудес не бывает. Какая-нибудь высокочастотная несерьезная пищалка. Командировочное предписание из сейфа — и вечером я на полигоне. «Слушай, друг, — говорю Леоненко, — какую лапшу ты навешал на уши моему начальнику?» — «Вот, — с гордостью вытащил из стола Леоненко нечто равновеликое спичечному коробку, — акустическая метка! От рыбаков». — «И на какой же частоте работает эта… фигня?» — «25 кГц». — «Так я и предполагал. Но ведь ни одна корабельная гидроакустическая станция на этой частоте не слышит, там другой рабочий диапазон. Эту частоту берет только приемное устройство торпеды». — «Его-то мы и используем. Опускаем его на деревянной рейке, а в каюте у нас усилитель». — «Ну, с тобой мне все ясно, это здесь у вас, где полбалла — уже шторм, можно крутить на палке эту балду и морочить голову профессорам для ученого разговора. Ты хоть раз в море на поиске торпеды был или только здесь? Будь здоров. Приспособь еще крючок для рыбной ловли. Интереснее будет».
«Ну и как? — встретил меня Юрий Леонидович, ожидая покаяния. — Бред какой-то». Чувствую, раздражается. Объясняю все доходчиво. Вызвал Борю Смертина, главного самонаведенца, консультируется. Тот кивает головой в мою поддержку. Доктор сворачивает разговор и переходит к другим проблемам. Чувствую моральное удовлетворение. Шайба в воротах. Так и пикировались.
14. Научная истина
Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?
Вот так, занимаясь всю жизнь вопросами эксплуатации оружия, я оказался в отстающих. Теперь от меня требовалась организация научной эксплуатации торпедного оружия. Ты вскоре двинулся в УПВ большим начальником, у тебя были другие задачи. А вопросам научной эксплуатации меня пытались учить кадры, которые один образец от другого отличить не сумеют, даже если применить болевые приемы. На этом научном этапе торпеды, оказывается, можно не знать даже и по поверхности. Крути одни цифры. По крайней мере, мне так показалось. За двадцать лет службы я в каждом образце знал слабые места, характерные ошибки личного состава при приготовлении торпед к выстрелу. Мог показать, мог рассказать… А теперь, приглашает меня к себе великий Скрынский Николай Георгиевич, хитро улыбается и начинает неторопливо:
— Ну, придумали что-нибудь? Вот ведь ваш Бродский
— Пока некогда, вот скоро сборы минеров, считай, на четыре месяца выбьешься из плана.
— Наоборот, сборы вам помогут. Посоветуйтесь с друзьями. Вот, у меня идея. Займитесь выработкой путей повышения боеготовности баз оружия.
Это он под впечатлением какой-нибудь защиты диссертации или заседания Ученого Совета по работе с научными кадрами. Я силюсь остановить его научный поток…
— Вы выслушайте меня, а потом будете возражать. Сначала исследуйте существующие методы планирования и организации работы базы и сделайте ее математическую модель. Затем обоснуйте оптимальную структуру базы из критериев качества, эффективности. И у вас сами явятся пути повышения ее боеготовности.
У меня сводило скулы:
— Это все можно сделать, но это никому не нужно. Ну, оптимизирую я все это хозяйство и окажется: межремонтные сроки можно увеличить, объем ремонта сократить, а старые образцы сдать в металлолом, и тогда выяснится, что половину рабочих можно будет уволить из-за отсутствия ремонтного фонда, а зарплату сократить. И кто на это пойдет? А если завтра война с окружающим нас империализмом? Существующая неоптимальная система гарантирует наличие «горячего» резерва и широкой подготовки кадров. Получается фифти-фифти. Всякая неоптимальная система с одной «кочки» зрения может оказаться наиболее оптимальной с другой.
Против очевидных вещей даже Скрынскому возражать было затруднительно. Сложнее было с Коршуновым. Он мне намекал, что звание капитана 1-го ранга я получу через диссертацию. И это было серьезным аргументом. И хотя я ему толковал, что могу по своему опыту оптимизировать ряд параметров в сфере эксплуатации без сбора информации, выписывания гистограмм и подбора законов распределения:
— Мне эта работа для научности противоестественна. Понимаю, что без всех этих чертежей мои цифры никто всерьез не примет, но бесполезным делом заниматься не могу.
— Зачем тогда вы стремились в институт? Служили бы на флоте. Из института на каждую стрельбу не наездишься и по телефону каждому специалисту не напомнишь, подтянуть тот или иной болтик.
В чем-то Юрий Леонидович был, конечно, прав. Но нужно начинать не с оптимизации окружающего бытия, а с коренной ломки сложившейся практики. А ломаться она уже начала. В сфере производства. Исчезал «краеугольный камень» в технологии производства торпед — пристрелка. Должны исчезнуть и другие глыбы, теперь в области эксплуатации торпед на флотах — массовость применения практических торпед. Но путь к этому был еще долог, а говорить об этом вслух было кощунством. Мы об этом могли говорить только друг с другом…
Флотский ветер врывался в казармы на Обводном в период сборов минеров. Готовились мы к ним основательно. По всем направлениям. Главное, конечно, у нас режим. Секретчики ставили гриф на все печатное, включая, кажется, и меню в буфете. Листочек бумаги с какой-нибудь параболой в системе координат приводил в трепет бесчисленных проверяющих и вызывал проведение расследования на тему, что бы это значило. Главный режимщик, майор Солонин, внимательно всматривался в лица участников сборов, «просвечивал», не завербовали ли их на пути в институт вездесущие шпионы в районе мрачных Боткинских бараков. Справки о допуске осматривались чуть ли не на свет. Был в этом какой-то идиотизм.
На сборах только и узнаешь, в какие «шхеры» проникли вездесущие минеры. От Генерального штаба до Всесоюзного политического училища. Улыбки. Объятия. Возгласы.
ЦК в почетный президиум в те времена уже не усаживали, но зато обновляли иконостас Генерального секретаря. Эта почетная обязанность лежала на плечах освобожденного секретаря партийной организации Андрея Бирюкова. Он лично собирал портреты Генсека со всех коридоров в свой кабинет, приглашал художника-специалиста, который мигом «вручал» Генсеку недостающие звезды из банки с гуашью. Как-то раз забыл Андрей снять портрет в Актовом зале. Что делать? Идет заседание. И вот поднимается Андрей с места и, словно в забытьи, выносит откуда-то из-за сцены лестницу и среди напряженнейшей тишины открывших рот минеров, снимает портрет Генсека и выносит из зала.