Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
музыкальное ларование...» Сразу всплыло: «Гений и злодейство — две вещи
несовместные». Дарование может быть, к несча-I ГЬЮ, и у подлеца, а вот
гениальности он уже сам_себя
вмшает.
Из современных иностранных композиторов Шостакович очень любил Бенджамина
Бриттена и дружил с ним. Однажды мы слушали вдвоем «Военный реквием» Бриттена,
и Шостакович судорожно ломал пальцы: так он плакал — руками. Шостакович был не
только великим композитором, но и
знал превосходно не только клас-. ическую литературу, но и современную, жадно
следил ли всем самым главным в прозе, поэзии — и каким-то особенным чутьем умел
находить это самое главное среди потока серости и спекуляции. Он был непримирим и
своих личных беседах к конъюнктурщине, трусости, подхалимству, так же откровенно,
как и был добр и Нежен ко всему талантливому. К сожалению, насколько мне
нравились эти его суждения в узком кругу, на-
335
столько мне не нравились многие его статьи, написанные зачастую формально и
совершенно бесстрастно, в отличие от его музыки. Я однажды упрекнул за это Дмитрия
Дмитриевича. Он был человек совестливый, беспощадный к себе и признал, что я прав,
но грустно объяснил: «Однажды когда-то я подписался под словами, которых не думал,
и с той поры что-то со мной произошло — я стал равнодушен к написанным мной
словам. Но зато в музыке я ни разу не подписал ни одной ноты, которой бы я не
думал... Может быть, мне хотя бы за это простится...»
Не ошибавшихся людей нет, но надо находить в себе смелость, как. Шостакович,
хотя бы перед самим собой осудить свои слабости. А ведь некоторые люди не только не
умеют заглянуть внутрь себя оком справедливого и жестокого судьи, но и пытаются
выдать свои слабости за убеждения. Шостакович рассказывал мне, как во время работы
над музыкой к спектаклю «Клоп» он впервые встретился с Маяковским. Маяковский
был тогда в плохом, изнервленном настроении, от этого держался с вызывающей
надменностью и протянул юному композитору два пальца. Шостакович, несмотря на
весь пиетет перед великим поэтом, все-таки не сдался и протянул ему в ответ один
палец. Тогда Маяковский дружелюбно расхохотался и протянул ему полную пятерню.
«Ты далеко пойдешь, Шостакович...» Маяковский оказался прав.
Шостакович с нами, в нас, но он уже и не только с нами, он уже далеко — в
завтрашней музыке, в завтрашней истории, в завтрашнем человечестве.
1976
ТАЛАНТ ЕСТЬ ЧУДО НЕСЛУЧАЙНОЕ
иажды известный кибернетик проигрывал профессиональным композиторам
музыку, сочиненную электронной машиной. Композиторы иронически слушали,
снисходительно
Бетховен и не Чайковский». Кибернетик улыбнулся и с мягкой язвительностью развел
руками: «Позвольте, а разве среди присутствующих есть Бетховен или Чайковский?»
Не так трудно обнаружить законы мышления посредственности, ибо часто под
декоративными завитуш-i 1ми скрываются привычные логические конструкции.
Формулу гениальности вывести невозможно, потому что i ениальность есть нарушение
формул. «Поверить алгеб-I ОЙ гармонию» пытались, пытаются и будут пытаться,
искусственно расчлененная гармония если отчасти и поддается изучению, то ни в
коем случае — умозрительному моделированию. Читая стихи Пушкина, стоя перед
полотнами Эль-Греко или иконами Рублева, мы прежде всего испытываем, если только
наша душа не отчужде-| от искусства неподготовленностью или снобизмом, ощущение
чуда.
Что бы ни толковали биологи о генах, я тем не ме-| е предполагаю, что «изначально
гениальны все». Но С первых наших шагов в жизни многое мешает воплощению
заложенной в нас талантливости, и талант есть не что иное, как воплощенный человек,
преодолевший i онротивление нивелирующих личность обстоятельств.
I иг. Евтушенко 337
Талант есть чудо неслучайное. От истинного таланта не исходит запах натужного
пота совсем не потому, что якобы существует некая дарованная богом легкость. Надо,
чтобы с тебя сошло семь потов, наконец пришел восьмой пот, который не пахнет.
Тайные законы таланта, видимо, одинаковы для всех областей, где бы талант ни
проявлялся, и та же самая область, которая для холодных умельцев просто серая утица
ремесла, под прикосновением таланта превращается в белую лебедь творчества.
Процесс воплощения таланта всегда мучителен и сложен, и, может быть, чем-то
особенно сложен для актера.
Если писатель в начале работы находится перед чистой бумагой, а художник —
перед чистым холстом, то актер всегда — перед уже написанной ролью и под властью
режиссера. Конечно, в каком-то смысле даже написанная роль — это еще почти чистый
лист бумаги, но тем не менее работа актера уже вторична, и актер, как бы он ни
боролся, наподобие Лаокоона, с липкоче-шуйчатыми фразами чуждой ему роли, не
всегда виноват в том, что не может выйти победителем. А ведь, к сожалению, чаще
всего не сами актеры выбирают роли. Положение Чаплина, который и задумывал
сценарий, и ставил фильм, и играл в нем главную роль, конечно, исключительно. Орсон