Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
ностью и в то же время не условна — она не боится даже бояться.
И все-таки, несмотря на благородство и убедительность общего рисунка роли,
хочется сделать несколько имечаний, адресованных и режиссеру, и актрисе.
Тот эпизод, когда Чурикова перед киноаппаратом никак не может преобразиться в
Жанну, мог бы быть аамечатслен, если бы, перешагнув внутреннюю обиду,
внутреннюю раздавленность, рабочая девчонка, собрав пес силы, на наших глазах
перевязала бы
бы себе представить за секунду до этого. Но увы!— если крылья и были перевязаны и
произошло даже отделение от земли, то взлет не был неоспоримо высок. Хочется
заметить, что некоторые черты герои-пи— например, осыпание трогательными
подарками любимого—перекочевали из предыдущего фильма в ITOT. Перекочевала и
ненужно подчеркиваемая тема некрасивости героини.
«А если так, то что есть красота и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в
котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» (Н. Заболоцкий)
Интриговать внешней некрасивостью не нужно, как и красотой,— это не имеет
отношения к задачам искусства. Внешность — это случайность природы, а красота
внутренняя есть чудо неслучайное.
Я думаю, что у этих молодых кинематографистов может быть блестящее будущее.
Панфилову хотелось
343
бы пожелать прорыва от родников лиризма к мощному океану эпоса, который
вбирает, но отнюдь не уничтожает лиризм. Чуриковой хотелось бы пожелать не повто-
рять какие бы то ни было актерские краски и пожелать ролей, ролей, но таких, чтобы
ни одна из них не паразитировала на успехе предыдущей. Диапазон дарования
Чуриковой настолько широк, что сейчас, видимо, даже трудно представить ее
перспективы.
Я уверен, что из нее может получиться одна из лучших актрис отечественного и
мирового кино, если только ей помогут и сценаристы, и режиссеры и если она сама
будет руководствоваться моральными критериями того, когда «кончается искусство и
дышат почва и судьба», то сеть когда искусство становится не просто пере-
воплощением, а воплощением.
Конечно, иногда «неразумная сила искусства» поднимает над миром не совсем
достойные этого сердца, но в данном случае большое сердце есть и есть возможность
сохранения и развития таланта не только на коротком отрезке времени, а на
протяжении всей жизни. Но сохранение таланта и его непрерывное развитие вне
зависимости от возраста есть тоже чудо неслучайное.
1070
ЗАГОВОРИВШАЯ СТЕПЬ
ино существовало за многие века до его изобретения. Человеческое сознание и даже
подсознание — это не что иное, как созданный природой кинематограф.
кинематограф то возвращает нас к тому, что уже случилось, однако не механически
воспроизводя, а творчески преображая прошлое, то иногда предугадывая, что случится,
пророческой силой духовного инстинкта, секрет которого еще до сих нор не разгадан
медициной. Рука, тормошащая нас, чтобы мы проснулись, способна в одну секунду
прокрути, в нашем якобы спящем сознании многосерийный фильм, искусно
подводящий нас в своем финале именно к этой тормошащей руке.
Все писатели в каком-то смысле кинематографисты, даже если не пишут сценарии и
даже если умерли задолго до того, как на экранах мира впервые задер-Гвлись
человечки, еще не умевшие говорить так, чтобы их слышали. С тех пор кино обрело
звук, цвет, объемность и, как предсказывают кинофутурологи, обре-ка даже запахи. Но
и такая движущаяся, звучащая, многокрасочная, стереоскопическая, пахнущая морем,
лесом, степью кинематография тоже существовала I сознании писателей, когда перед
ними был только белый лист, заполняемый вызываемыми видениями. На одном из
съездов писателей А. Довженко приво-м| 1 строки Пушкина как пример
кинематографич-ности:
К
180
...Раз дался звучный глас Петра: «За дело, с богом!»
Из шатра,
Толпой любимцев
окруженный, Выходит Петр. Его глаза Сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры.
Он прекрасен, Он весь как божия гроза.
Несомненно, существовали фильм «Война и мир» в сознании Толстого, фильм
«Братья Карамазовы» в сознании Достоевского, ибо великие произведения литературы,
видимо, есть не что иное, как сценарии, написанные в обратном порядке,—
запечатлевающие на бумаге уже снятый сознанием фильм. Все экранизации — это, в
сущности, попытки восстановления безвозвратно потерянных фильмов, когда-то
поставленных творческим воображением писателей. Встает фантастический и на
уровне сегодняшней науки, младенческом по сравнению с ее будущим, временно
бесперспективный вопрос: как бы отнеслись классики к экранизациям собственных
произведений, совпадают ли эти экранизации хотя бы частично с их собственными
художественными галлюцинациями, без которых невозможно искусство?
Произведения остросюжетные зазывают мнимой легкостью кнновоплощения, на
чем поверхностные режиссеры, как правило, срываются. Но есть другие произве*
дения, которые лишены внешней занимательности,— такие режиссеры их
побаиваются. И, слава богу, писатели спасены. Внешняя незанимательность становится