Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
помогла сама себе, выдохнув стихи Николая Рубцова.
Впервые я увидел его лет пятнадцать тому назад в редакции «Юности», куда он
принес свои стихи, которые мы сразу напечатали. «Я весь в мазуте и в тавоте, зато
работаю в тралфлоте». Был он худенький, весь встопорщенный, готовый немедля
защищаться от ожидавших обид, в потертом бушлатике, с шеей, обмотанной шарфом,
за что его и прозывали «Шарфик». Показал он и другие стихи, к сожалению до сих пор
не
радиокорреспонденте, приехавшем в деревню и сующем микрофон в рот усталому,
наработавшемуся пахарю. Запомнились кричащие, наполненные болью строки: «Тянут
слово, тянут слово, тянут слово из мужика!» Поразили меня тогда и стихи «Добрый
Филя»: «Мир такой справедливый, даже нечего крыть... Филя, что молчаливый? А об
чем говорить?»
Признание к Рубцову пришло не сразу. Характер у него был нелегкий — он как
будто весь состоял из острых углов, и многие были недовольны этим характером.
Рубцов не умел казаться хорошим человеком — он им был. Разве может плохой
человек написать такие нежные строки:
В горнице моей светло — это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, молча
принесет воды.
Или:
Но однажды я вспомню про клюкву, Про любовь твою в сером краю,
144
И пошлю вам чудесную куклу, Как последнюю сказку свою, Чтобы девочка, куклу
качая. Никогда не сидела одна: «Мама, мамочка! Кукла какая — И мигает, и плачет
она».
В своем морячестве Рубцов не потерял чувства род-НОЙ вологодской земли, она,
эта земля, жила и дышала на его груди внутри невидимой ладанки. Он не утратил это
чувство и оказавшись в другом, не менее трудном — то обманчиво легкозыбистом, то
укачивающем до кишок навыворот — сложном мире большого города, где так просто
разбиться о скалы, если хоть на миг выпустить штурвал из рук. «Звезда родных полей»
светила ему сквозь все неоновые рекламы. Но приобщение к городу не только ложные
маяки неоновых реклам, это и пристань культуры, к которой запоздало, но именно
поэтому так жадно рвался Рубцов. У него нигде не найдешь так называемых
«городоненавистнических» стихов, которыми иногда щеголяют стихотворцы, изоб-
ражающие из себя защитников «устоев» Руси. Лишь иногда у Рубцова вырывалось, как
вздох:
Ах, город село таранит! Ах, что-то пойдет на слом! Меня все терзают грани меж
городом и селом.
Некоторые молодые, стремящиеся подражать Есенину, а сейчас и Рубцову, с
безосновательной высокомерностью, свойственной недостаточно духовно грамотным
людям, пытаясь
отворачиваются от достижений Жак и отечественной, так и мировой культуры, чтобы
им «ничто не мешало». Насколько мне известно, куль-fry Р а еще никому не помешала.
Есенин вовсе не был таким необразованным человеком, как это приписывали ему
сомнительные легенды. Насколько я помню Рубцова, он читал больше, чем, может
быть, все его подража-ic.iii вместе взятые. Он старался наверстать упущенное п не все
успел, но сама тяга к культуре уже есть культура души. Кстати, когда я недавно
разговаривал со гноим земляком Валентином Распутиным, он несколько нгожиданно
для меня сказал, что один из его самых лю-
Евг. Евтушенко
145
бимых писателей — Фолкнер. А, собственно, что тут неожиданного? Почему
Фолкнер не может помочь писателю, пишущему о сибирской деревне? Ведь помогали
же Толстой и Достоевский стольким американским писателям, да и самому Фолкнеру.
Это тоже входит в закон взаимодополнения. Подражатели Рубцова поверхностно
усваивают только его щемящую элегическую интонацию, но Рубцов был человеком,
как я уже говорил, с характером, а сильный характер выше любой ограниченности — в
том числе и элегической. Он умел и грохнуть кулаком, и пошутить:
Стукну по карману — не звенит. Стукну по другому — не слыхать. Если только
буду знаменит, То поеду в Ялту отдыхать.
Должен сказать не только о подражателях Рубцову, но и о некоторых его
интерпретаторах, которые с запоздалой посмертной услужливостью пытаются не
только представить поэта единственным певцом земли русской, но и с помощью его
имени бесперспективно стараются отлучить от этой земли поэтов, работающих в
другой манере. Был бы жив сам Рубцов, он бы первый восстал против этого. Он и
Хлебникова любил. Поэзия Рубцова явилась насущным восполнением зияющего
пробела есенинской линии. Но она не нуждается, как и ничья поэзия, в том, чтобы ее
выдавали за «вселинейность»., Понятие «земля русская» шире, чем понятие «почва»,
хотя без ощущения родной почвы под ногами это понятие всегда будет слишком
расплывчато.
В понятие «земля русская» входит и живой колос, и звезда родных полей, но и
громады Братской ГЭС, и КамАЗа, и сегодняшний крестьянин, но и сегодняшний
пролетарий, сегодняшний интеллигент, все культурное наследие древней Руси от
фресок Ферапонтова монастыря и первых летописей, но и новое культурное наследие,