Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
потомственном браслете, зеленый скарабей, зеленый скарабей», в скользящести
эпитетов: «Над нами верховодила девочка беспутная, отчаянная, злая», «Угрюмых глаз
неистовый разлет», в сухих логических конструкциях: «Пусть искуситель змий
напрасно ждет и тор
166
жествует яблоко Ньютона». Но все это побеждено властным — и, я бы сказал,
отважным — лирическим реализмом самобезжалостности. И это не бесплодное
ковыряние в психологических закоулках
самоочищение, теперь уже оснащенное опытом зрелости. Пожалуй, ни один из наших
современных поэтов с такой обнаженностью не писал об одиночестве. Не обедняем ли
мы тем самым нашу поэзию, нашу жизнь, когда почему-то стесняемся писать о таком
естественном и часто плодотворном состоянии, как одиночество? Одиночество
одиночеству рознь. В мире, чья мораль «человек человеку — волк», одиночество
превращается иногда в атрибут культа, а вовсе не в причину страдания. Символом
этого является героизация Джеймса Бонда, шпиона-одиночки. Но существует
одиночество иное: одиночество творца, вынашивающего свой понятный пока еще
только ему замысел; одиночество юноши или девушки, находящихся в предсостоянии
любви; одиночество воина, оказывающегося один на один с врагами. Мужество
сражаться в одиночестве иногда бывает выше мужества в общем строю. Кроме того,
есть один бой, который может происходить только в одиночестве,— это бой с самим
собой. Моменты такого одиночества суть не что иное, как моменты тайной связи
внутреннего мира с внешним или моменты поисков этой связи. Поэты, высокопарно
декларирующие свое постоянное слияние с обществом, на поверку часто оказываются
одинокими, а поэты, не боящиеся сказать о том, что они бывают одиноки, гораздо
более связаны с обществом — хотя бы в силу исповедального доверия к нему. Писать
правду о своем одиночестве — это уже преодоление одиночества.
Одиночество гонит меня От порога к порогу — В яркий сумрак огня, Есть
товарищи у меня, Слава богу! Есть товарищи у меня.
Последняя строчка скорей не констатация, а надежда, по в надежде подчас больше
силы, чем в констатации. Мели порой человеку одиноко, то он не должен забывать, что
собственная совесть — это тоже надежный товарищ, .1 совесть и смелость почти
синонимы.
85
Поэтическую смелость иногда понимают как применение озадачивающих метафор,
сногсшибательны рифм, ритмической супермодерной какофонии или, наоборот, как
«мужественно противопоставленную модерну простоту», которая на деле хуже
воровства. Поэтическую смелость понимают иногда только как умение врезать
по морде.
Но подлинная поэтическая смелость начинается не с безжалостности к традициям,
не с безжалостности к нарушителям таковых, вообще не с безжалостности,
направленной вовне, а именно с самобезжалостности. И эта подлинная смелость и есть
то распятие, к которому Межиров сам пригвоздил себя так, что шляпки гвоздей ушли в
ладони. Посмотрите, сколько саморазоблачительной исповедальности в книге:
Прости меня
за леность Непройденных дорог, За жалкую нетленность Полупонятных строк.
Обескрылел,
ослеп
и обезголосел, Мне искусство больше не по плечу. Жизнь,
открой мне тайны своих ремесел— Быть причастным таинству я
не хочу.
...Все моря перешел.
И по суше
Набродился.
Дорогами сыт!
И теперь,
вызывая удушье, Комом в горле пространство стоит.
...Ты что ж? Решил салон в себе создать, II самому себе письмом ответить, И над
ответом горестно рыдать, И почерка похожесть не заметить? Решил создать салон в
себе самом, Себе ответить самому письмом?!
...От понедельника до субботы, От новогодья до ноября Эти свистящие повороты
Все вхолостую, впустую, зря.
86
Самоанализа многие поэты избегают — иногда, возможно, из-за боязни обвинений
в самокопании, иногда, возможно, из-за того, что и анализировать-то почти нечего. Но
только самоанализ дает право на анализ мира объективного, ибо все призывы к
совершенствованию бытия мало чего стоят без попытки самоусовершенствования.
Строки Межирова:
До тридцати поэтом быть почетно,
И срам кромешный — после тридцати,—
конечно, нельзя понимать буквально. В них скорее есть мучительный вопрос. В
нашем веке люди развиваются вроде бы ускоренно.
Но духовное развитие не определяется только усвоением информации. Наоборот, ее
беспрерывный поток может замедлять психологическое созревание. Поэтому, как это
ни парадоксально, мне кажется, что при существующих информационных ускорителях
духовные возможности многих одаренных людей будут раскрываться именно после
тридцати, после сорока и даже после пятидесяти.
При современном бешеном темпе мира внешнего внутренний мир формируется
сдержаннее, может быть из инстинкта самосохранения. В последние годы нас огорчает
отсутствие «красивых, двадцатидвухлетних» а поэзии, тем не менее радует то, что в
уже зрелых поэтах проявляются черты духовной концентрации, ведущей к