Талант марионетки
Шрифт:
– Милорд, в чем суть? Я ничего не знаю. И неповинен, – торжественно произнес Филипп, и Жюли вдруг пришла в голову прекрасная идея: они могут всю ночь говорить словами из пьесы.
– На нем венок, из кашки, васильков, репья, чертополоха и крапивы, – продекламировала она свой кусок из совсем уже другой части и, представив эту картину, расхохоталась.
Не менее комично они учили ее курить кальян. Первая затяжка вышла слишком крепкой, у Жюли помутнело перед глазами, и она едва не потеряла сознание, но потом Эрик усадил ее возле себя на диван и показал, как правильно вдыхать. Голова до сих пор кружилась, когда она пыталась встать, но нахлынувшая эйфория была несравнимо сильнее.
– Бедная девочка! Она впервые здесь, и вы так ее умучили!
Полупрозрачное сандаловое марево плавало вокруг голов, обвивало плечи и руки. У всех были очень тонкие, изящные запястья, разве не странно? Возможно, это от снега мы делаемся такими грациозными, что напоминаем кошек, которые прилегли отдохнуть. Две женские фигурки мурлыкали в углу, среди подушек, беспорядочно лаская друг друга. Незнакомая девушка свернулась клубочком и пропускала остренькие коготки сквозь длинные волосы Эрика. А тот опустил голову на ее колени и, кажется, сочинял музыку – а он очень талантлив, оказывается. Хотя никакой мелодии не было слышно, все-таки она здесь, и если постараться, то почувствуешь движение воздуха, по которому пробегает волшебная увертюра, цепляясь за нервы, как за струны. Можно даже увидеть, как из-под пальцев артиста выскальзывают струи, скручиваются прихотливыми завитушками и улетают к потолку неясным туманом. От висящей под потолком дымки высыхают глаза и саднят веки, но невозможно их закрыть, чтобы не лишиться этой колдовской красоты. Он непременно должен запечатлеть все на своем полотне!
Резкая боль в закостеневших мышцах заставила поморщиться, по неловким ногам пробежала судорога, он споткнулся о брошенные кем-то туфли, – но поспешил на поиски альбома и карандаша, чтобы воссоздать чудо, пока это чувство не миновало.
Громкая сочная музыка оглушила и завертела его – разноцветные улыбающиеся ноты вращались и скакали в руках высоких подтянутых диезов. Они разбрасывали вокруг бисерные искры, короткие стрижки вспархивали и опадали, стройные шелковые икры взлетали над полом.
– Матье!
Художник обернулся на звук своего имени, и кто-то сунул ему в руку полный темной, резко пахнущей жидкости стакан. Он машинально опрокинул его и закашлялся от обжигающего алкоголя, который опалил горло. На глазах выступили слезы, сердце превратилось в пламенеющий, бьющийся о ребра клубок.
Себастьен подхватил его под локоть и легко рассмеялся, щекоча ухо душистым коктейльным дыханием. Он одновременно поддерживал Матье и направлял куда-то вдаль по извилистому коридору.
– Мой альбом, – слабо пробормотал юноша, но пальцы Себастьена только растрепали тонкие соломенные волосы.
– Он хочет рисовать, – со смешком сообщил кому-то актер. – Разве не мило?
– По-моему, он ужасно трогательный. – Под второй локоть Матье подхватила гладкая холеная рука, игриво царапнув ноготками кожу. В полумраке художник узнал Софи Роше со сверкающими зеленоватым светом зрачками.
Себастьен
Кровать в другой спальне была пуста, и Себастьен легонько толкнул Матье в объятия ее манящей пуховой мягкости. Раздался перестук стекла, тихий плеск, и вслед за тем юноша почувствовал упругое колебание постели, осевшей под весом Себастьена. Тот вложил ему в ладонь запотевший стакан и провел еще хранящей холод рукой по щеке и шее.
– Эй, хищница, не вздумай его обижать, – проворковал Себастьен.
Матье с трудом мог сохранять глаза открытыми, охваченный ласковой негой чьих-то бархатистых ладоней и убаюкивающим теплом алкоголя. Проворные пальцы, одну за другой расстегивающие на нем пуговицы, переплетались с его собственными. Последней вспышкой мелькнула замысловатая шелковая птица, вспорхнувшая над темными угольками глаз.
– Я никогда не обижаю мальчиков, – сказала тьма голосом Софи, – ты же знаешь, я их очень люблю.
Утренний Париж был напоен запахами свежеиспеченного хлеба и булочек, опавших мокрых листьев, газет, только вышедших из-под типографского станка, жареных каштанов, капель дождя в воздухе, автомобильных выхлопов и сигаретного дыма. Многочисленные прохожие спешили по своим делам по набережной Сены, натыкались друг на друга, обгоняли, торопились, почти бежали – кто по делам, кто на работу. От разгульного ночного веселья не осталось и следа, теперь на улицы высыпали совсем другие люди: деловитые, серьезные; пожилая нянька с сосредоточенным упорством толкала коляску с ребенком по тротуару, а трамваи ехали, под завязку загруженные пассажирами. Пекарь выложил на прилавок круассаны и усмехнулся себе в усы, когда мимо него, весело смеясь, прошли две девушки. Они никак не вписывались в это строгое, чинное утро. Точно две пташки, выпущенные из райского сада, они щебетали о чем-то своем, блестели стеклярусом на коротких платьях, видных из-под полураспахнутых пальто, и в дружном порыве смеха колыхались перья в их растрепанных вечерних прическах.
– Боже мой, Николь, я такая голодная! – Жюли вдруг резко остановилась около пекарни и устремила мечтательный взгляд за витрину.
– Я бы купила вот то пирожное, – Николь указала пальчиком в стекло. – Но у меня совсем нет денег.
Этот факт, казалось, совсем ее не расстроил, она продолжала настукивать одним каблучком ритм чарльстона, который никак не шел из головы.
– Я снова забыла сумочку у Этьена, – раздосадованно произнесла Жюли и полезла в карман пальто. Там, к счастью, затерялось несколько сантимов, и Николь радостно захлопала в ладоши. – Там были мои духи и помада…
– Значит, придется вернуться!
– И опять не ночевать дома! – проговорила Жюли с деланым ужасом и округлила глаза. – В прошлый раз тетка устроила такой скандал, твое счастье, что ты этого не слышала! Сэндвич с беконом, – обратилась она уже к продавцу, который с полуулыбкой наблюдал за посетительницами.
– И один с сыром! – быстро вставила Николь и облизала пересохшие губы.
Жюли мечтательно прикрыла глаза и вонзила зубы в мягкую свежую булку.
– Пошли скорее, а не то опоздаем! – поторопила ее подруга, и девушка нехотя прибавила шаг.
– Сейчас еще нет десяти, – махнула рукой Жюли, – ты думаешь, Дежарден придет так рано? Он же вчера всю ночь был у Этьена, и что-то я не помню, чтобы он ложился спать.
– Это же Дежарден, – Николь вскинула тонкие брови. – Он будет в театре раньше всех и еще устроит нам нагоняй.
Она схватила Жюли за руку, и девушки побежали по мостовой, громко стуча каблуками своих нарядных туфель и переговариваясь. Прохожие провожали их странными взглядами: женщины смотрели презрительно, мужчины же с нескрываемым интересом.