Талант (Жизнь Бережкова)

Бек Александр Альфредович

— Позвольте, — сказал он, — но у вас тут получился другой коэффициент, чем в курсе Шелеста.

— Пожалуйста. Укажите координаты этой библии.

— Координаты… библии?

— Да. Том, главу, страницу. Мы сейчас достанем и проверим.

— Кого? Шелеста?

— А что же он, непогрешим?

Никитин довел вычисления до конца и протянул Бережкову карандаш:

— Прошу опровергнуть!

— И нечем крыть! — выпалил белобрысый парнишка.

— Павлуша, помолчи!

Это прозвучало строго, но, покосившись, Никитин

не удержался, чтобы не подмигнуть уголком глаза Павлуше. А Бережков в самом деле не мог обнаружить ошибки в любопытном, замысловатом расчете. Он опять посмотрел на чертеж. Гм… В этой угловатости действительно есть некая система. Но в общем, вещь, конечно, топорна. Так и подмывает поправить.

— Боюсь, — все еще с улыбкой превосходства сказал он, — что мне трудно будет с вами спорить. Видите ли, мне свойственно мыслить не формулами, а чертежами. И опровергать чертежами. Допускаете ли вы такой способ дискуссии?

— Предположим.

Бережков хотел было взять карандаш, но вдруг передумал. Из бокового кармана своего пиджака он вытащил фотоснимок главного разреза «АДВИ-100», в точности такой же, какой днем он положил перед Любарским.

— Разрешите приколоть?

— Пожалуйста.

Никитин сам ему помог прикрепить кнопками снимок к деревянной планке над листом, возле которого они стояли. Бережков отступил на несколько шагов. Ну о чем, собственно, спорить? Достаточно взглянуть на эти два решения. Он даже вздохнул. Да, компоновка «АДВИ-100» ему, несомненно, удалась. Как изящно она выглядит в сравнении с этим… С этим, ну конечно же, страшилищем!

— Посмотрите, товарищ Никитин, на обе эти вещи. И скажите совершенно искренне, как мы условились: разве вам не ясно, какая из них лучше?

— Ясно. Наша.

— Вот как?! — Бережков не сразу нашелся. — Ну, сравним. Сегодня даже ваш главный инженер мосье Любарский, черт бы его побрал, который целый год от нас отмахивается, назвал конфигурацию «АДВИ-100» безукоризненной. Или, как он соблаговолил выразиться, безукоризненно женственной. Взгляните. Подобные очертания вы встретите в природе, то есть у самого великого конструктора…

— Однако, — перебил Никитин, — природа сотворила также и мужчину, существо значительно более угловатое, жестче сконструированное…

Никитин продолжал говорить, а Бережков опять поймал себя на том, что следит с интересом за возражениями этого забияки-инженера.

— В этой мысли что-то есть, — протянул он. — Но вы осуществили ее до того грубо…

— Чем же вы это определяете?

— Чем? Конструктор это схватывает глазом, чутьем…

— Конструктор «божьей милостью»?

— Не скрою, я признаю такое выражение, хотя не верю ни в какого бога. А вы отрицаете?

— Подвергаю сомнению.

И вдруг в комнате раздалось:

С неба полуденного

Жара — не подступи…

Дирижируя исчерканной тушью рукой, Павлуша задал теперь удалой темп. Он ерзал и

привскакивал на стуле. Над белесыми бровями блестели мелкие капельки пота. Всем, кто сидел тут за чертежными столами, было понятно: Никитин отстоял «Заднепровье-100», не срезался, бьет этого ферта, московского конструктора. Молодые голоса поддержали запевалу. Никитин жестом потребовал молчания, но, повернувшись к товарищам, улыбнулся им и закусил губу, чтобы сдержать эту улыбку.

— Вы, как я вижу, во всем на свете сомневаетесь, — сказал Бережков.

— Да. Лишь вот что несомненно.

Вскинув голову, Никитин показал на узкое красное полотнище, прибитое у потолка. Это был первомайский плакат. Кумач слегка выгорел. На нем мазками жидкого мела, уже кое-где потрескавшегося, были написаны слова о Первом мая и призыв: «Да здравствует победа коммунизма во всем мире!»

Бережков сел на табурет. Сколько лет этому скуластому инженеру-математику, который ничего не принимает на веру? Пожалуй, двадцати пяти еще не стукнуло. Этот не потеряет, не растратит времени просто так, на ветер, зря. Пожалуй, — Бережков покосился на скуластое лицо, — и дня не потеряет.

23

— В каком институте вы учились? — спросил Бережков.

— В Московском Высшем техническом училище.

— О, я тоже оттуда. А у кого слушали курс авиамоторов? У Шелеста?

— Нет, у Ганьшина.

— У Ганьшина?

В самом деле, ведь его друг, очкастый Ганьшин, с кем была проведена юность, уже успел вырастить немало учеников! Бережков смотрел на Никитина и как бы видел перед собой время. Много его утекло. У Ганьшина уже ученики… А ведь в Никитине впрямь чувствуется что-то ганьшинское: математический уклон, аналитическая складка. И, пожалуй, язвительность. Но в остальном это совсем-совсем не Ганьшин.

Сразу нашлось много общих тем, помимо взволновавшего обоих спора. Дружелюбно разговаривая, перебрасываясь вопросами, они словно отдыхали после первой схватки. Снимок «АДВИ-100» был все еще приколот над главным разрезом конструкции, подписанной Никитиным — вот этим улыбающимся белозубым крепышом с голубоватым косым шрамиком на лбу. От чего у него шрам? От пули? Бережков спросил об этом.

— Нет, — ответил Никитин. — Я в детстве любил драться. «На камни», как у нас здесь говорят.

— Здесь? Разве вы местный?

— Да… Вы же знаете моего отца… Однажды добрались и до него со своими чертежами.

Бережков мигом сообразил. Удивительно, как он до сих пор не догадался. Да, да, у старика обер-мастера литейного цеха, с кем он как-то долго толковал, такие же скулы, такой же горбатый нос, только несколько нависший. И даже в голосе, в отрывистой манере есть что-то общее.

— Слушайте, — воскликнул Бережков, — ведь ваш отец сможет нам отлить головки! Надо лишь, чтобы завод принял чертежи.

— А Любарский не принимает?