Талисман Белой Волчицы
Шрифт:
Им как раз позарез нужны были реквизиты, с помощью которых Вавилов собирался устроить небольшой спектакль возле фонтана.
Солнце зависло над вершиной горы Кандат, когда они миновали табачную фабрику, за которой и начинался «Шанхай». Над ней стоял забористый махорочный запах, от которого першило в горле и свербило в носу. Чихнув пару раз, Вавилов вытер заслезившиеся глаза:
— У меня батя самосад курил. Убойный! Он его самопалом называл и в подвале для крепости томил. Это чтоб свет не попадал… Так я его с пятнадцати лет смолил и ни разу не чихнул. А здесь точно сглазил кто. Как мимо пробегаю,
— Давай живее! — Он вдруг прервался и прошептал:
— Смотри, Анфиска! Дочка Никодима!
Но Алексей уже и сам заметил двухколесную повозку с длинными оглоблями, которую тащил здоровенный жилистый китаец в низко надвинутой на глаза соломенной шляпе, синей рубахе из грубой далембы [8] и широких штанах, едва достающих ему до щиколоток. На ногах у китайца были веревочные сандалии с деревянными подошвами, которые звонко шлепали его по пяткам.
Анфиса была вся в черном, даже шляпка — черная, с густой вуалью, закинутой на букетик желтых искусственных цветов на полях — единственно яркое пятно, но оно не украшало, а лишь сильнее подчеркивало и бледность щек, и длинный нос их владелицы.
8
Даба, далемба — грубая хлопчатобумажная ткань.
— Опять опий ездила курить, паршивка! — покачал головой Вавилов, провожая взглядом странного возницу и его застывшую, как изваяние, пассажирку. — Рикша — ее лакей.
А говорят, еще и любовник. С нее станется. Спит со всем, что движется. И с рикшей своим желтопузым, и с садовником, а по зиме нашла себе девку. Та вся в черной коже ходила и с хлыстом. Немка, что ли, была. По-русски ни бельмеса.
Рыжая, жилистая. По обличью мужик и мужик. По весне напилась и под лихача попала. После этого Анфиска себе рикшу и завела. А он ее приучил опий курить.
— Ты прямо чудеса какие-то рассказываешь, — улыбнулся Алексей, — неужто Никодим Корнеич управы на нее не найдет?
— Да про их баталии весь город знает! Никодим ревет, а она на него визжит так, что вся округа разбегается. Замужем она, была за владельцем канатной фабрики Коростылевым. Купец он был солидный, но в наших местах новый.
Поэтому и не расчухал, что к чему. Наверняка думал: страшная, зато богатая. И в дальних поездках спокойнее будет, кто ж на такую крокодилу позарится, пока он в отлучке. Никодим даже не скрывал, что шибко радовался, когда Анфиску за него спихнул. Приданое приличное дал, чтобы скорее от любимой дочурки избавиться. Только, — Иван мелко захихикал и затряс головой, — ей что шло что ехало. Замужем ли, холостая — без разницы! Не успеет Корнила Матвеевич за порог ступить, как вокруг нее кавалеров — точно мух на коровьей лепешке.
— Отчего у нее муж умер?
— Утонул он прошлой зимой на Байкале. Вроде как сани под лед ушли. Пурга была сильная, не успели спасти.
Анфиска после его смерти развернулась. Все мужнино состояние чуть ли не в одночасье в карты спустила, дом заложила и на папенькины хлеба вернулась. А у него с ней никакого ладу. Скандалят сто раз на дню. Никодим ног под собой от счастья
— А что ж тогда она мне заявила, что по улицам не гуляет? Я чуть было ее не пожалел. Думал, это свирепый папенька ее взаперти держит по какой-то причине.
— Удержишь ее, как же! — Иван сплюнул себе под ноги. — А по улице она и вправду не ходит, — он весело подмигнул Алексею, — да и зачем ей ходить, если собственный выезд имеется, — кивнул он в сторону удалившейся с их глаз парочки.
Они миновали еще несколько столь же кривых и грязных улочек, и Иван показал Алексею на низкое здание с узкими окнами. Изнутри их закрывали бамбуковые жалюзи, а над крыльцом висел расписанный иероглифами грязно-розовый бумажный фонарь.
— Вот отсюда Анфиска и ехала, — пояснил Иван, он вопросительно посмотрел на Алексея. — Давай в чайную зайдем, перекусим.
В грязной чайной, в которой они заказали себе горячего соевого молока и зеленого чая с пампушками, народу было немного. В углу тщедушный китаец при помощи палочек расправлялся с лапшой, неподалеку двое оборванцев руками запихивали в рот серое месиво — вареную чумизу, сдабривая ее соевым соусом и запивая ханшином. Воняло чесноком, застоявшимся перегаром и горелым маслом, на котором жарились свиные ребрышки и уши, любимое лакомство местных обитателей.
Алексей с интересом огляделся и поймал взгляд еще одного посетителя чайной, который сидел на корточках у самого порога, прикрывшись рваной дерюжкой, из-под которой торчала его голова с непременной сальной косицей и тощие, обтянутые выцветшей дабой колени.
Заметив взгляд Алексея, он вскочил на ноги и, беспрестанно кланяясь и по-собачьи преданно заглядывая в глаза, защебетал по-воробьиному звонко и быстро:
— Капитана, мала-мала чохи ю? [9] .
9
Мелкая китайская монета с дыркой.
— Ю, ю, — отозвался вместо Алексея Иван, — что надо?
Китаец радостно затряс головой, а глазки-щелки совсем затерялись в складках морщинистой грязно-желтой кожи.
— Поехали кабак, голый папа смотри… Папа ходи так-так, — вскидывая костлявые ноги, китаец припустил по кругу, растеряв при этом сандалии.
Алексей вытаращил глаза. Вавилов, заметив его изумление, рассмеялся.
— Какой к дьяволу «папа»? Букву «б» стервец не выговаривает! — Он грозно посмотрел на китайца и рявкнул:
— Отвяжись, вражье семя!
Алексей расхохотался. Иван вторил ему, вытирая выступившие на глазах слезы тыльной стороной ладони. Просмеявшись, он вытащил из кармана жилета часы, глянул на них и деловито произнес:
— Побежали уже!
Они вышли из чайной. Солнце спустилось к дальним горам, окрасив тайгу в разнообразные оттенки желтого цвета. Словно огромный ковш расплавленного золота плеснули и на старый пихтач, и на редкие кедровые куртины, выделявшиеся на фоне темного глухолесья светлой зеленью пышных крон. Они пошли быстрым шагом в гору.