Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история
Шрифт:
— Как же он будет жить среди чужих людей? — донеслись до него голоса из телевизора.
— Пойми, Берта, — пожилой немец сурово глядел на жену, — мы не можем вернуть мальчика родителям, потому что их нет в живых. Но и не имеем права оставить его себе. Потому что он не принадлежит нам. Он принадлежит Германии…
«Он не принадлежит нам!» — Мустафу словно током ударило. Он впился пальцами в подлокотники кресла и подался вперед, силясь вспомнить, где и когда слышал эти слова.
«Он не принадлежит нам», — сказал Рауф-ага, а бабушка ответила… Что же она сказала в ответ? Они сидели у очага
«Ты говоришь так, будто он нам чужой».
«Он не принадлежит нам», — сказал Рауф-ага.
«Зато мы принадлежим ему, — сказала бабушка. — Не отнимай последнее, что у него осталось».
И тогда Мустафа сквозь сон подумал, что дедушка не может отнять у человека последнее, что осталось. Наверное, они говорили о каком-то своем родственнике, живущем в Стамбуле. Кто-то кому-то был что-то должен — обычная история. Бедняки вечно в долгах, но сами никогда не откажут тому, кто еще беднее… Так думал маленький Мустафа, засыпая на своей лежанке, и то была его последняя ночь под крышей деревенского дома. Наутро его увезли в город, и они сели на поезд, и началась новая жизнь. Наверное, потому-то и остались в памяти такие мелкие подробности последней ночи детства. Но только сейчас, спустя почти семь десятков лет, Мустафа понял, что старики в тот раз говорили о нем!
«Он должен знать», — сказал дедушка.
«Но как он будет с этим жить? Подожди, дай ему хотя бы несколько лет».
О чем они говорили? О правде! Дедушка хотел раскрыть ему глаза, а бабушка умоляла повременить.
«Ты еще успеешь это сделать», — сказала бабушка. И Рауф-ага подчинился ей.
Возможно, они и в самом деле рассчитывали когда-нибудь все ему рассказать. Но не успели…
Однако правда все равно явилась перед ним, несмотря на то, что ей пришлось проделать столь долгий путь — путь длиною в целую жизнь.
Однажды вечером в номер позвонил портье и сконфуженным голосом сообщил, что к нему пришли гости. Да, они называют себя его гостями. Но он хотел бы получить подтверждение тому, что их на самом деле ждут. Ибо (тут портье перешел на шепот, прикрыв, по-видимому, ладонью трубку) это местный таксист, известный своими сомнительными связями. Сказав, что он сейчас подойдет, Мустафа вышел из номера и спустился вниз. У стойки портье он увидел Рустама. Таксист обрадовался ему, как закадычному другу:
— Я же тебе говорил, что мой адвокат самый лучший! Видишь, не прошло и недели, а мы пришли к тебе не с пустыми руками! И надеемся, что, уходя, они также будут не пусты, — сказал он с простодушной ухмылкой.
Рядом с ним стоял человек, в котором Мустафа с трудом узнал адвоката Блюменталя. Сегодня тот был, очевидно, трезв как стеклышко. И это изменило его самым кардинальным образом. Опрятный выглаженный костюм, безупречная сорочка, хоть и без галстука. И самое главное — осмысленный взгляд. «Совсем
— Ну и с чем вы пришли? — скептически поглядывая на своих гостей, спросил он.
Адвокат Блюменталь приосанился и провел ладонью по редким кудрям:
— Я пришел с тем, чего вы хотели, сударь. Но не угодно ли будет вам для начала пригласить нас хотя бы присесть.
Кивнув, Мустафа пригласил их жестом в лобби-бар. Заказав подошедшему официанту бокал вина для адвоката и кофе для себя и таксиста, он выжидающе посмотрел на гостей.
— Ну-с, я изначально полагал, что ваше дело будет не из легких, — начал адвокат, даже не глянув на вино. — Но я не думал, что оно будет столь непростым. Взяться за него меня заставило прежде всего профессиональное честолюбие. И только отчасти — финансовые соображения. Та фраза о возможной премии… Вы помните?
Мустафа кивнул, и адвокат заговорил увереннее.
— Как вы, наверное, заметили, я сейчас нахожусь в несколько затруднительном материальном положении, неподобающем моему статусу, и должен предпринимать действия, чтобы его исправить. Ну да ладно. Это вас не должно, конечно, интересовать. Итак, за прошедшие несколько дней мною и моими ассистентами… внештатными ассистентами, — уловив иронический взгляд Мустафы, добавил Блюменталь и продолжил: — Была проведена колоссальная, нет, я бы сказал, титаническая работа, в результате чего, опираясь на архивные документы и свидетельства осведомленных лиц, было установлено следующее.
Тут он все же хлебнул вина и, поглядывая на принесенные с собой бумаги, продолжил:
— 27 сентября от берегов Аданского вилайета на Марсель ушел грузовой транспорт «Бертран». В соответствии с судовыми документами на его борту с пометкой «без сознания» значился некий тяжело раненный господин Геворг Бедросян, чей проездной билет, судя по тем же документам, был затем представлен на оплату в военное ведомство.
Он вдруг прервал свое повествование и, сделав небольшую паузу, обратился к Мустафе:
— Как видите, я пришел не с пустыми руками, и это — всего лишь начало. Не соблаговолите ли выдать мне небольшой аванс, евро на сто, а я тем временем продолжу свой рассказ.
Мустафа молча достал свой бумажник и, вытащив оттуда сотенную банкноту, отдал ее французу. Тот, просияв, с видом салонного льва поманил к себе гарсона и, передав тому купюру, сказал:
— Сигару мне, и самую лучшую.
Гарсон с поклоном удалился и вернулся вскоре с хьюмидором. Покопавшись в нем с видом знатока, адвокат вытащил оттуда большую сигару. Откусив кончик гильотиной, предупредительно поднесенной гарсоном, он закурил и продолжил:
— Так, на чем я остановился? Ах да, из архивных документов одного из госпиталей Марселя следует, что в первых числах октября туда с диагнозом «пулевые ранения» был помещен некий Геворг Бедросян. Там он находился почти два месяца. Однако врачам не удалось его спасти, и он скончался 29 ноября, о чем есть запись в соответствующих больничных книгах. Должен констатировать также, что в записях, относящихся к этому дню, упоминается и некая дама, тоже Бедросян, по имени Гоар.
Услышав это, Мустафа отвернулся, чтобы скрыть предательски увлажнившиеся глаза.