Там, где горит свет

Шевченко Ирина

Вор дернул ведущую на лестницу дверь. Раньше Манон запиралась на все замки, а поскольку мальчишки то и дело обрывали шнурок звонка, приходилось кричать под окнами. Но сейчас внизу было открыто. Юноша постоял немного на входе, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, и медленно поднялся на второй этаж. Дверь в единственную на тесной площадке квартирку тоже не заперли, словно хозяйка никого и ничего уже не страшилась. Тихо ступая, Тьен вошел в прихожую, а оттуда – в небольшую, хорошо освещенную комнату, и остановился, заметив вышивальщицу. Та сидела у стола и ночного гостя не видела, занятая работой: за порхающей серебристой пчелкой иглой тянулась

красная нитка, оставляя на белоснежной ткани не видный от входа узор, а ловкие пальцы толстушки распрямляли что-то, подтягивали и вертели пяльцы. Вдруг подумалось, что все это какая-то ошибка, и Ланс действительно в кабаке… Если бы только движения ее были чуть медленнее, глаза не такими пустыми, а нитка другого цвета…

– Манон, - негромко позвал вор.

Вышивальщица подняла голову, посмотрела ему в лицо, а после – на ноги.

– Ботинки.

Она всегда бранилась, если в комнату входили в обуви. Есть такие вещи, которые прочно врезаются в быт и в сознание, что бы ни случилось. Или помогают поддерживать иллюзию, что не случилось ничего…

Тьен разулся, швырнул ботинки к входной двери. Подошел к девушке и без слов отобрал у нее пяльцы и иглу. На вышивку не смотрел. Лишившиеся дела трясущиеся пальцы тут же вцепились в его руки, чужая дрожь прошла по телу, и стоять стало трудно. Опустился на пол, положил отяжелевшую головы на колени вышивальщицы и прижал ко лбу ее ладонь. Подумалось, как хорошо было бы уметь делиться мыслями. Не нужно было бы слов.

– Я думала, раньше придешь, - заговорила первой Манон. – Увидишь, что нас в той кофейне нет, и придешь узнать, что случилось. Специально поезд[i] (4) почти до четырех держала, чтобы простился хоть…

– Сапог, - прошептал Тьен. – Сапог дурацкий.

Да и не будь того сапога, вряд ли бы он сразу в слободу кинулся. Подумал бы, что у Ланса дела какие-то нарисовались, или приболел. Что угодно подумал бы, но не такое!

– Позавчера ждала его, ждала, - словно в пустоту говорила девушка. – Ночь уже, а его все нет. Не в первый раз, а тревожно так стало. До утра сидела. Уже служба закончилась, люди из церкви, смотрю, идут. Прилегла, задремала. Когда приходят. Из полиции двое, в форме, бляхи показали. Знаешь, я даже обрадовалась. Думаю, влез куда-то, ночь в каталажке просидел. Он ведь по-крупному - никогда, а если мелочевка какая-то, то и ничего, подержат недельку, как, помнишь, было, и отпустят… А у него в кармане карточка от фирмы и паспорт с адресом. Он тебе говорил, что у меня записался? Решили, раз уж жить, то уже и жить… А тут… Опознание называется. В третий участок повезли, там мертвецкая у них. Холодно. Бумаги какие-то велели подписать. Говорят, после трех можете забирать…

– Кто, известно?

– Нет. Сказали, будут искать. Господин какой-то приезжал из торговой компании, где Ланс работал. Топал ногами, кричал, что это так оставлять нельзя, что он лично проследит.

Коммивояжер – опасная профессия. Тьен об этом еще при встрече с Морисом подумал…

– Прости, - он с нежностью сжал пухлую ладошку, коснулся губами исколотых до крови пальцев. – Это я виноват. Я ему это место нашел.

– Ты ведь как лучше хотел, - вздохнула Манон. Погладила по волосам, улыбнулась вдруг: - Спасибо. Хоть пару месяцев пожили по-людски…

Провела рукою ему по лбу, утирая пот, блеснуло на безымянном пальце тоненькое колечко с голубеньким камушком. Совсем тоскливо стало, хоть волком вой.

Но волки не только выть горазды, и зубы у них не

за тем, чтобы ими от страха клацать.

– Тьен, - вышивальщица словно почувствовала что-то. Потянула за волосы, вынуждая поднять глаза. – Ты только не лезь в это, прошу. Не надо. Бог все видит, он рассудит. А ты его не ищи.

– Кого? – встрепенулся юноша. – Кого не искать? Знаешь еще что-то?

– Нет. – И губы сжала в тонкую ниточку.

– Не умеешь ты врать… Манюня.

Вздрогнула. Подбородок задрожал – вот-вот расплачется. Но утешить и потом можно.

Тьен поднялся с колен, притянул табурет и сел напротив девушки. Легонько встряхнул ее за плечи:

– Рассказывай.

– Нечего рассказывать, - всхлипнула она.
– Может, это вообще ерунда какая.

– Ерунду рассказывай.

– Карандаш… Карандаш переводной, знаешь? Вроде обычный, а намочишь – синий. Ланс такие разносил, мне подарил три штуки. Удобно: узор через стекло срисуешь, потом бумажку в воду окунешь и к ткани прикладываешь – отпечатывается… А один он с собой носил, в кармане. Бумажки с записями терял вечно, так наловчился карандаш слюнить и отметки на запястье ставить, что продал, сколько. А дома уже в тетрадку переписывал. А когда… когда собирали его, я смотрю, у него на ладони слова какие-то. Обычно – буква одна и цифра, а тут – слова…

– Что за слова?

– Ерунда.
– Замотала головой, а по щекам слезы полились. – Глупость полная. И стерлось наполовину…

– Манон! – сердито прикрикнул Тьен. – Какие слова?

– Ерунда, - повторила она. – «Коз» какой-то. И «гуляй». «Коз гуляй».

– В полиции про это говорила?

– Нет.

– Вот и правильно. Не для легавых записочка. Для меня. Это как кони.

Сорвавшийся нервный смех заставил Манон испуганно отшатнуться.

– Какие кони? – пролепетала она непонимающе.

– Которые масла не едят.

Он вскочил на ноги, но от того, чтобы мерить шагами тесную комнату, удержался - притопнул на месте.

– Где Ланс работал в последний день?

– Не знаю, - покачала головой вышивальщица. – Ему недавно вместо штучек разных хозяйственных книги поручили. Книги, альбомы с рисунками. Вроде стал ближе к университету ходить и в кварталах, где студенты живут.

У студентов денег негусто, вряд ли что купят. А книгами и в другом месте заинтересоваться могли.

– Его в брошенном парке у реки нашли, так? – спросил вор у девушки. В газете так писали, но он решил уточнить.

– Да.

– Саквояж украли, бумажник?

Она кивнула, рыданий уже не сдерживала.

– Тьен, ты только не ищи, пожалуйста. Хоть ты останься. Бог…

– Бог судил уже, - бросил угрюмо юноша. Достал из кармана прихваченные из дома деньги. – Лансу неделю назад аванс дали. Большой. Я боялся, что играть опять начнет, отобрал. Вот, возвращаю.

Манон посмотрела на легшие на стол банкноты и улыбнулась сквозь слезы:

– А говоришь, я врать не умею. Не надо мне, забери.

– Ерунды не мели. Я долг отдаю. – Вор отвернулся: стыдно было в глаза ей глядеть. – И отдавать еще долго буду.

С таким долгом и до смерти не рассчитаешься.

В том, что случилось, он один виноват. И не потому, что подбил Ланса на эту работу, раньше еще. Намного раньше, когда решил забыть о том, что случилось в игорном доме. Нужно было тогда еще искать подстрелившего его шулера и вернуть тому пулю, но он поверил, что их пути разошлись навсегда. Оставил в живых врага и потерял друга…