Там, где лес не растет
Шрифт:
Теперь он старательно делал вид, будто дремлет и совсем не слушает разговор, но Коренгу, привыкшего наблюдать за людьми, было не провести.
Он уже хотел обратиться к почтенному, много видевшему человеку, чтобы выяснить, не слыхал ли тот что-нибудь о Зелхате, но в это время подлесок впереди расступился. Открылась широкая просека, проложенная посреди леса жадным хоботом Змея. Не полоса буревала, а именно просека. Деревья на ней были не просто повалены или вывернуты из земли, их здесь вообще больше не было, даже пней, куда они подевались, про то ведал один Змей. Полоса вздыбленной, словно перепаханной земли насчитывала саженей двадцать в ширину, а в длину – тянулась
А по обе стороны её стоял совершенно нетронутый лес.
Но Коренге сразу стало не до того, чтобы дивиться причудам и прожорливой свирепости Змея. Ибо прямо посреди голой, взбитой и вымешанной, как хорошее тесто, земли сидела женщина в дорогой нарядной одежде. Издали Коренге показалось, что кругом неё на просеке даже не было следов, как если бы она прилетела по воздуху. Женщина сидела и растерянно оглядывалась по сторонам, поводя туда-сюда руками и словно не особенно замечая подходившего к ней Шатуна. Она медленно подняла голову, только когда он нагнулся и тронул её за плечо.
– Вставай, высокородная госпожа, – сказал Шатун. – Незачем тебе сидеть в одиночестве, пойдём лучше с нами.
– Мой муж велел мне ждать его здесь, – ответила женщина. – Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…
Шатун хотел ещё что-то сказать, но вместо этого поглубже заглянул ей в глаза, покачал головой и, взяв под локти, поставил женщину на ноги. Она пошла с ним под деревья покорно, как плывущая по течению щепка. Подойдя, она обвела маленькую ватагу тусклым, ничего не выражающим взглядом.
– Мой муж велел мне ждать его здесь. Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…
Коренга сперва вздрогнул, потом понял. Когда страх и отчаяние превозмогают силу души, душа старается спрятаться. Так человек, к которому среди ночи ворвался разбойник с топором, тянет на себя неспособное защитить одеяло. Вот и душа этой женщины спряталась за ничего не значившие слова, при том что упомянутый муж либо погиб, либо искал её в совершенно другом месте… либо – об этой возможности Коренге даже думать не хотелось – вообще бросил жену, предпочтя спасать свою жизнь налегке.
И то сказать. Женщине сравнялось, наверное, лет сорок, и ей была присуща даже не та прекрасная полнота тела, что свидетельствует о женской силе и услаждает взоры веннских мужчин, – её красота была похоронена под сплошным слоем дряблого сала, которым наказывает обыкновение скрашивать безделье сладостями. Она и ноги-то переставляла как человек, больше привыкший день-деньской наблюдать, как вокруг бегают и суетятся другие. Глядя на неё, Коренга в который уже раз задумался, до чего скверно обращаются с собой иные из тех, кого милосердная судьба отнюдь не наказала увечьем. Женщина была ещё и одета в розовое платье из атласного халисунского хлопка. Среди сплошного разорения, учинённого Змеем, платье это сохранило удивительную чистоту, промокнув и запачкавшись землёй лишь на седалище. По мнению Коренги, такой наряд был бы хорош на совсем юной девушке, чью свежую красоту он бы подчёркивал самым выгодным образом. Зрелой женщине приличествовало иное убранство. Зато поверх розового платья красовалась длинная коричневая безрукавка, сплошь вышитая осенними травами всех оттенков от бледно-золотого до рыжего и тёмно-бурого. Вот эту безрукавку Коренга поистине не устыдился бы привезти домой, в подарок матери или большухе. Молодой венн заметил, как пристально, оценивающе глядела на безрукавку Тикира. Он мысленно посочувствовал девке. Работа была очень тонкая и искусная, подобная вещь наверняка стоила денег. Кто
Шатун вёл женщину за руку, потому что стоило её отпустить, как она останавливалась и принималась растерянно озираться. Когда же к ней обращались, снова рассказывала о муже, велевшем ждать его здесь.
– Я знаю, твоё племя чтит женщин, – сказала Эория Коренге. – Скажи, венн, ты и эту толстую готов превозносить?
«Я, по крайней мере, не стал бы пренебрежительно рассуждать о ней, как о вещи, неспособной услышать», – мысленно огрызнулся Коренга. Но на тех, кто помогает тебе продираться с тележкой через кусты, огрызаться как-то не принято, и вслух он выразился иначе:
– Я никогда бы не обидел её. А случись путешествовать вместе, дал бы ей покровительство и защиту по своему праву мужчины. Но мы превозносим только тех, кто оказывает себя в достойных поступках, а эта госпожа ещё пока ничего не совершила, ни доброго, ни дурного.
Эория презрительно фыркнула.
– Покамест я только вижу, как иные не жалеют себя для спасения других, а эта раскормленная бестолочь даже свою задницу не может спасти. Сидит и ждёт, чтобы её выручили другие!
Женщина в розовом платье беспомощно обернулась к ним и сказала:
– Мой муж велел мне ждать его здесь. Он сказал, что всё разузнает и вернётся за мной…
Эория ожесточённо поскребла левый висок и хмуро посулила:
– Если она скажет это ещё трижды, я сама её придушу.
– Не суди строго, сегванская воительница, подал голос Шатун. – И уж подавно не суди по себе! Ты, как я понял, выросла на корабле, где тебя научили всякой работе и приохотили к оружию… Верно говорю?
– Верно, – сказала Эория. Подумала и добавила: – Пусть завидуют те, к кому не так щедры были Боги их веры!
– А она, – продолжал Шатун, кивая на свою безвольную подопечную, – родилась дочерью знатного и богатого нарлакского рода. Её ли вина в том, что в подобных семьях детей сызмальства окружают мамки и няньки, так что мальчики вырастают в юношей, чьих коней всегда водят под уздцы слуги, а девочки превращаются в девушек, едва умеющих прясть?.. Если вдуматься, сущее посрамление славным воинам и добрым жёнам, когда-то прославившим род, но не о том речь… Вот и выросла ещё одна юная красавица с нежным ротиком и маленькими руками, не ведавшими ни мозолей, ни дела, за которое с неё был бы спрос. Она сидела дома, как подобает знатной девице нашего племени, и даже не знала, что на свете есть совсем другая жизнь, где изюминки не сами собой на блюдечке появляются… В должный срок её выдали замуж за молодого вельможу, выбранного родителями, и первую ночь они провели на простом войлоке, как водилось у кочевых предков, но потом и до самого вчерашнего дня она засыпала на пуховых перинах, которые для неё взбивали служанки. Винить ли бедняжку, что вчера, когда налетел Змей, она не смогла встретить его так же достойно, как, должно быть, встретила ты?
Эория некоторое время молчала.
– Я не буду с тобой спорить, потому что ты, наверное, прав, – проговорила она затем. – К тому же я не почитаю забавным кого-то судить, и подавно эту толстуху, до которой мне дела-то никакого нет. Но вот что я тебе скажу, Шатун! Если, к примеру, выяснится, что она должна была присмотреть за детьми и по глупости и безделью не уберегла их, вот тогда я точно её удавлю, и рука ведь не дрогнет. И третьего раза, чтобы мужа помянула, дожидаться не буду.
– Значит, твоему гневу не суждено излиться, воительница, – улыбнулся Шатун. – Эта женщина прожила двадцать лет замужем, но детей у неё нет.