Там, где лес не растет
Шрифт:
Его замутило. Он обхватил Торона за шею и крепко притянул к себе. Потом обвёл глазами изуродованный, переломанный стланик. На месте выдранных корней зияли глубокие ямы. Ни дождь, ни разлетавшиеся клочья оползня ещё не сумели их заровнять. Некоторые ветки были сломаны и оборваны, с других начисто сняло всю хвою… Однако стланик, привычный к бурям, выстоял и на сей раз. Взъерошенный, потрёпанный – выстоял сам и дал спасение путникам.
– Спасибо тебе, частица леса, – прошептал Коренга. – Залечивай раны и зеленей много-много лет…
Торон осторожно высвободился из хозяйских рук и, брезгливо встряхивая крыльями, трусцой побежал на пустошь, прежде травянистую, а теперь почти облысевшую. Видно, чутьё подсказало ему, что
Эория молча смотрела на морской горизонт… Оттуда, чёрные против закатного света, катились громадные волны, раскачанные бурей. Отвесные гребни рушились под собственной тяжестью, вскипая пенными шапками. Внешние дюны мешали рассмотреть лукоморье [40] , но оттуда наплывал размеренный гром. Коренга понял, что это неистовствовал тот самый прибой, который он не сподобился созерцать в Галираде. Он сказал сегванке:
40
Лукоморье – изогнутый дугой морской берег.
– Твой отец знает всё о море и о ненастьях, а «Поморник» – добрый корабль. Без сомнения, кунс Чугушегг сейчас благодарит Бога Грозы и держит путь туда, куда направлялся!
Эория сосредоточенно тёрла пальцами левый висок. Она хотела снисходительно усмехнуться, но губы предательски дрогнули.
– Без сомнения, – сказала она, – отцу сейчас говорят то же самое про меня.
ГЛАВА 26
Плавучий дом
Тучи быстро уходили, унося с собой не только дождь, но и ветер. Постепенно становилось совсем тихо, и скоро Коренга расслышал деловитое пыхтение Торона. Молодой венн обернулся. Пёс приближался к нему, двигаясь задом наперёд. Схватив зубами, он тащил нечто большое и очень тяжёлое, такое, что не вскинешь по-волчьи на спину и подавно не удержишь на весу. В меркнувшем свете Коренге сперва показалось – кобель волок тушу крупного животного, убитого бурей. Но это оказалось не животное. Упираясь лапами, Торон тянул с собой кожаный полог Эории, улетевший на добрую сотню шагов. Вместе с пудами налипшей грязи и деревцами стланика, к которым она его привязала.
Услышав смех людей, Торон разомкнул зубы и оглянулся.
«Хватит веселиться, помогли бы!» – говорил весь его вид.
Скоро Эория уже отчищала полог маленькой лопаткой, а Коренга развязывал прочные узлы на углах. Так дело пойдёт – скоро они заново растянут полог на уцелевших кустах. И действительно разведут костерок. И высушат у доброго огня вымокшие, грязные порты. И поужинают от припасов, сохранявшихся у него в рундучках тележки, а у неё – в заплечном мешке. И наконец-то завалятся спать…
Коренга только тут как следует осознал, до какой степени выдохся. С ним и раньше бывало, что усталость, порождаемая чрезмерным усилием, как бы медлила в сторонке, удерживаемая необходимостью продолжать труды. И наваливалась вся и сразу только потом, когда отпадала надобность себя спасать, или что-то кому-то доказывать, или просто доделывать взятое на себя дело не по могуте… Но вот всё было совершено, и Коренга хотел только одной награды: спать. Даже еда не казалась такой вожделенной. Вытянуться в меховом гнезде тележки, по счастью не очень намокшем… Потеплее накрыться… И почти навсегда – до самого завтра, до позднего утра – забыть обо всех трудностях, ещё маячивших впереди!
…Кто первым насторожился, Коренга впоследствии так и не вспомнил, да не очень и задавался этим воспоминанием. Наверное, всё же Торон, ведь человеческий слух пёсьему не под версту [41] . Они с Эорией тоже как-то вдруг замолчали, разом повернули головы в сторону холмов и прислушались.
– Кричат, – сказала сегванка. Жизнь на корабле
41
Верста – здесь: порядок, равенство. Отсюда «верстать», «вёрстка».
– Кричат, – подтвердил Коренга.
«Девка или дитя», – добавил он про себя.
Подозвал Торона, схватился за поводок – и они с Эорией поспешили к холмам, обходя ещё колыхавшийся оползень, туда, где в распадок между двумя уцелевшими вершинами вполне можно было подняться. Странное дело, трава и кусты здесь выглядели так, будто страшный вихрь только что пронёсся не рядом, а за полдня пути. Коренга отметил это лишь мельком, чтобы сразу забыть.
Потому что глазам его предстало зрелище, достойное сказания о праматери Кокориного рода. Даже Эория, казалось бы привычная к озорству водной стихии, и та на мгновение замерла, а потом сквозь зубы помянула чешуйчатый срам какого-то Хёгга.
Берега, по которому они совсем недавно спешили, подгоняя тележку, – этого берега больше не существовало. Вместо широченной песчаной полосы в отметинах водорослей, выброшенных морем, и болотистой пустоши, отграниченной высокими дюнами, теперь расстилалось округлое озеро не менее версты в поперечнике. Судя по всему, его заполняла та же грязь, что мало не дотекла до стланика, только более жидкая. И она ещё прибывала, подпитываемая потоками откуда-то со стороны суши.
Новорождённое озеро отделялось от моря песчаной косой, как видно только что намытой. В одном месте косу уже прорвало. Жидкая грязь была всё же гуще воды, больше напоминая кисель, и свет, отлого лившийся из-за горизонта, давал рассмотреть на её поверхности круги вроде тех, что получаются в настоящем киселе, когда его размешивают ложкой. Только вместо ложки здесь было течение, кружившее противосолонь. Озеро неторопливо вращалось всё целиком, неся то, что притаскивали потоки. Сделав один или несколько оборотов, добыча неизбежно попадала в промоину и исчезала в беснующемся прибое. Какой силы достигало в этой промоине медлительное с виду течение, можно было судить по волнам. Они не могли прорваться в озеро, лишь вздымались на чудовищную высоту, с грохотом перемалывая всё, что в них попадало. Вырванные с корнем деревья… какие-то обломки…
…И целый дом, сорванный с подклета и унесённый то ли водой, то ли хоботом Змея! Конечно, сруб развалился и больше напоминал скверно сделанный плот, но то, что это был именно дом, рассмотреть ещё удавалось.
Здесь, в Нарлаке, простой народ вовсю пользовался тёплой сухостью почвы и жил в удобных землянках, выложенных изнутри у кого цельными брёвнами, а у кого горбылём или вовсе промазанными глиной плетёнками. Если бы Коренге довелось хоть немного попутешествовать по здешним дорогам, он бы сразу определил, что этот дом унесло с постоялого двора, разорённого прохождением Змея. Благо постоялых дворов в здешних местах было немало, ибо здесь испокон веку числили южную границу Змеева Следа, где путешествующие с севера впервые за несколько дней могли почувствовать себя в безопасности, а едущие на север, наоборот, в последний раз как следует отдохнуть перед тремя-четырьмя сутками тревоги и почти безостановочной езды…
Испокон веку – до нынешнего дня. Ныне Змей прошёл южнее, чем когда-либо на человеческой памяти. И смыл по крайней мере один гостиный двор, разогнав или сметя всех, кто, не чая худого, там расположился на днёвку.
И уже было видно, что вовремя убежать сумели не все. На остатках смятого, с разъехавшимися брёвнами сруба некоторым чудом уцелела часть соломенной крыши. На крыше виднелись два человеческих силуэта. Один человек лежал неподвижно. Второй стоял на коленях и размахивал руками в надежде, что кто-то заметит.