Там, где нас нет. Время Оно. Кого за смертью посылать
Шрифт:
стриженой голове, убедился, что волос на ней мало и обдирать их ни к чему,
а вместо того поддал Жихарю той же лапой пониже спины, чтобы бежалось
шибче, и направился в другую сторону, откуда доносилась до чутких медвежьих
ноздрей нестерпимая вонь горящей смолы и бранного железа. Вот его–то теперь
они и станут ловить, а кто поймает, не возрадуется…
У лесных обитателей, и неподвижных, и шмыгающих, память устроена не по–людски: на славу им наплевать, а добро они помнят накрепко.
Месяцу там, наверху, конечно, виднее: он высмотрел оттуда, что беглец уже недосягаем, утерся напоследок влажной тучкой, чтобы светить
Деревья – народ неуклюжий и неловкий; не все из них успевали вовремя отводить ветки, так что Жихарь основательно оцарапался и рубаху в нескольких местах порвал. Словно бы винясь перед ним, деревянное племя выкатило на светлую прогалинку ему под ноги подходящее орудие – мореную дубину. Богатырь подхватил дубину – она оказалась как раз по руке и весу подходящего. Он остановился и в благодарность оторвал от рукава вышитую тесемку. Тесемку он повязал на первую попавшуюся ветку. Врагу этого следа все равно увидеть не дадут, а зеленым друзьям уважение.
После этого Жихарь больше не бежал, а шел спорым шагом, поглядывая под ноги: батюшка бор уже сделал для него все, что мог, и терпения его испытывать не следовало.
Верно заметили мудрые люди: ежели в одном месте справедливости убавится, то
в другом непременно прибавится, иначе жизнь была бы уж совсем никудышняя.
Вот только накормить его батюшка бор в эту пору ничем не умел, разве что прошлогодней перезимовавшей калиной. Не ягодная была покуда пора, да и не грибная, только одни корявые сморчки и строчки в пищу годились, но не сырьем, а лишь после того, как выварить их надлежащим образом в трех водах. Добыть огонь Жихарь худо–бедно сумел бы, но не в горсти же варево затевать!
Вскоре под ногами обозначилась основательно заросшая тропа – куда–нибудь она да вела же!
Она и привела на освещенную месяцем поляну. Жихарь остановился и прислушался. Здесь даже ночные птицы не кричали. Впереди темнело какое–то строение. Богатырь подошел поближе и понял, что случалось ему здесь бывать – в дальнем–дальнем детстве, когда живы и здоровы были еще воспитатели его, разбойнички Кот и Дрозд, люди лихие, но мудрые.
Капище Проппа завалилось вконец, поросло мохом и бурьяном. Жители Многоборья давненько забыли сюда дорогу, даже неклюды–отшельники здесь уже не селились, полагая место слишком опасным. Но Жихарь знал, что Пропп добрый и может помочь всякому, рассказавшему у подножия кумира небылицу, новеллу или устареллу. Не раз случалось богатырю в этом убедиться во время незабвенного похода на край мира, только вот славу от этого похода он потерял…
Жихарь порылся в развалинах, ничего полезного не нашел – видно, искали и до
него, да если и водилось тут что, так давно рассыпалось в прах.
Кумир Проппа здесь стоял не деревянный, но каменный, вырезанный с большим искусством и тщанием. Богатырь отломил от истлевающего бревна острую щепку и прочистил Проппу каменные уши от моха и земли, набившейся туда за долгие годы.
Похолодало; скоро начнет и светать. Потянул ветерок и ознобил взмокшее после погони тело. Жихарь ударом кулака раскрошил бревно, выбрал подходящие для костерка куски, наломал сушняка, сложил все шалашиком. Потом особым колдовским разбойничьим способом добыл огня и вспомнил, что точно так же добывал его в темноте Бессудной Ямы, – все повторялось, снова придется идти на поклон к Беломору, а даром старик ведь ничего не дает, опять пошлет в неведомую даль выполнять непосильный урок.
Хорошо эти
Когда скупое пламя заиграло и осветило красным светом отвыкшее от жертвенных огней каменное лицо, Жихарь вытянул руки над огнем, потом сел, сложив ноги калачиком.
Память у богатыря была вроде вязкой смолы: всякое угодившее туда чужое слово застревало в ней намертво. Билось, рвалось, наизнанку выворачивалось, а покинуть не могло. За время же своих странствий пришлось ему выслушать немало чудесных историй. Их могло быть и больше, кабы не цена, которую пришлось заплатить культяпому Мироеду, чтобы добыть Полуденную Росу…
– Было это давно и неправда, – привычно предупредил он Проппа: вдруг, чего доброго, заподозрит, что хотят ему обманом всучить истинное происшествие, да вместо удачи снова подсунет на пути каких–нибудь Гогу и Магогу, а ведь нынче у Жихаря нет при себе ни плохонького меча, ни кистеня, да и Будимира, чудесного петуха, нет. – Стало быть, жил в стране, именуемой Непростан, царь по имени Каламут Девятый. Крепко сидел он на своем троне, из небесного железа отлитом – из того железа, что не ржавеет и злобных духов по ветру развеивает.
И был у царя дворец – два конных перехода в длину и один в ширину. Снаружи сложен он был из дикого горного камня двух цветов, черного и красного, и плиты чередовались, так что можно было на этих стенах, ежели бы их плашмя положить, играть в тавлеи великанам; до скончания веков велась бы та игра.
Изнутри же обшит был холодный камень кипаричным деревом, да еще деревом певговым, да еще деревом ситтим и деревом фарсис – сам таких деревьев сроду не видел, но за что купил, за то и продаю. Дух от деревьев исходил такой, что никакая болезнь того запаха не выдерживала и восвояси возвращалась, – не знаю уж, в каких краях эти хворобы обитают. Пришивали доски к камню особыми гвоздями, золотыми и серебряными. Ты, конечно, скажешь, что золото мягкое и на гвозди не годится, но мастерам же нельзя было царю возражать. Подозреваю, что гвозди были железные, только шляпки позолочены да посеребрены, а куда золото ушло – мастерам виднее.
Сверху душистые доски обтянуты были тонкими заморскими тканями, каковы есть
пурпур, виссон, багряница да крепдешин с панбархатом. Это я оборванцем
хожу, поскольку судьба такая, а они, видишь, такое добро на стены
переводили. Из панбархата, сказывают, портянки добрые выходят, а у меня и
сапог нету…
Мало того – на стенах понавешены были огромнейшие ковры, и каждый ковер ткали по триста ткачих, и потратили они на это дело по тридцать лет. На коврах вытканы были и начало мира, и конец его, и то, что посередке осталось, – все люди, что жили на свете и когда–то жить будут, все походы, все земли и все звери, их населяющие.
И живых зверей у Каламута Девятого было немало: страшно сказать, ходили там
львы рычащие и пардусы быстроногие, птицы строфокамилы, летать не могущие,
и северные морские звери клыкастые, и слоны. Слонов я сам видел у Раджи
Капура, который сам про себя поет, что, мол, бродяга, хоть и богат
несметно, и сам на них катался верхом. Только под седло они не годятся,
потому что даже степняк так широко ноги расшеперить не сможет. Не зря
сказано: как ни ширься, а один на всей лавке не усядешься. Для того на