Там, где нет тебя
Шрифт:
Она проспала. Будильник остался в спальне, а на мобилке, затурканная и умаянная суетой вчерашнего дня, она совершенно забыла установить сигнал.
Аня привычно отбросила одеяло, стремительно вскакивая с дивана, и так же стремительно рухнула обратно, вскрикнув от резкой боли.
— Ах ты ж, — у нее и вовсе за ночь вылетело из головы, что полученная вчера травма к утру не пройдет. Порывшись в кармане, она достала оттуда эластичный бинт и, кряхтя и бурча от досады, стала наматывать его на ступню. Получалось не очень. Она вдруг вспомнила, как ловко это делал Вольский, и разозлилась. Опять он. Не успело утро начаться. Она еще что-то недовольно
— Ты? Ты как… — выронив из рук бинт, попыталась что-то сказать она.
— Я стучал. Никто не открывал. Потом открыл ключом, — он говорил как-то отрывисто и сердито, словно злился на нее за что-то и изо всех сил пытался это скрыть. В подтверждение своих слов, он тряхнул перед её глазами связкой ключей. её ключей.
Она и забыла, что дала ему их. Что на нее нашло? Помутнение какое-то — дать совершенно чужому человеку ключи от дома.
— Я не слышала стука, — не придя в себя от сиюминутной растерянности, Аня дергано повела рукой по постели, потом по своей ноге с недовязанным бинтом. — Я вот тут… — что «вот тут», она объяснить не успела. Замолчала, глупо пялясь на нависшего над ней мужчину, скомкано сжимая в руке край белой ленты.
— Давай я, — он поставил на пол пакет с которым пришел и, молниеносно схватив стоявший рядом с диваном стул, уселся напротив Ани. Она даже не успела сообразить, что он собирается делать, настолько быстро и неожиданно он вытащил из её ладони бинт и, подняв её ногу, положил к себе на колени.
— Н-не надо, — жалкий Анин вздох захлебнулся в перехватившей дыхание бешеной пульсации сердца, когда его горячие руки коснулись обнаженной кожи. Он дотрагивался легко, осторожно и в тоже время невероятно уверенно и твердо. Не причиняя неудобства или боли. А она заворожено смотрела, как его сильные пальцы ловко и споро справляются с бинтом, и не могла вымолвить ни слова.
— Что-то случилось? — посмотрев на нее в упор, вдруг спросил он.
— С чего ты взял? — Аня нервно сглотнула. Его вопросы ей не нравились. Они постоянно загоняли её в угол.
— У тебя глаза красные, — Влад опустил голову и продолжил бинтовать ей ногу.
— Не выспалась, — Аня машинально вскинулась, выискивая зеркальную поверхность, чтобы понять, как она выглядит. Ужасно, наверно. Растрепанная и помятая после сна.
— Ты плакала. Почему? — он не спрашивал, плакала ли она, он утверждал, словно видел её насквозь.
…Это уж вообще ни в какие ворота… Да как он вообще понял? Боже, неужели я действительно так плохо выгляжу?
Аня отстраненно продолжала следить за тем, как Влад накручивал бинт, не смея посмотреть в его лицо. — Тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело?
— Кажется. Мне еще вчера показалось, что ты чем-то расстроена. Мы с Егором тебя обидели?
— Что за глупости? — Аня резко подняла глаза, столкнувшись с его испытывающим, серьезным, без тени улыбки, взглядом.
— Тогда в чем дело? —
Аня замерла, ощущая кожей сквозь тонкую преграду рубахи каменную твердость напрягшихся мышц и теплоту его живого тела, такого сильного, жесткого, такого правильно-мужского. И что-то странное стало происходить, что-то трепещущее, возмутительно-беспокойное и будоражащее. Горячая волна побежала по голени, икрам, коленкам, бедрам, добралась до живота, замерла там, затянулась в узел, завибрировала — настойчиво, неожиданно, а затем разлилась по всему телу предательской, ошеломительной, вероломной дрожью.
— Я… У меня… да какая разница, в конце концов? — Аня разозлилась, не понимая, почему она должна перед ним отчитываться и оправдываться. — Мало ли какие у меня причины для плохого настроения? Ноготь поломался, не с той ноги встала, ПМС.
…О господи, что я несу?
— ПМС — это что? — на полном серьезе поинтересовался Вольский.
— Ничего, — чувствуя, что начинает краснеть, буркнула Аня. Она несмело потянула ступню из плена его ладоней, и они, ослабляя нажим, плавно заскользили по коже, потом, словно издеваясь, мимолетно дотронулись до пальцев на ноге, посылая по телу разряды тока, рождая в душе безумный вихрь, огненную бурю, шквал, захлестывающий её с головой — такой нестерпимый, что захотелось закричать, и отпустили — неохотно, недовольно, в тщетной попытке удержать.
Это все физиология. Дурацкая. Нелепая. Взявшая над ней верх так не вовремя. Аня убеждала себя, оправдываясь сама не зная перед кем, за внезапную слабость собственного тела. Но черт побери… Никогда. Никогда она не чувствовала ничего подобного от одного прикосновения мужских рук. Она сидела и не могла встать, потому что дрожали ноги. Тряслись, как у немощной старухи. И в голове было пусто и жарко, и кровь стучала в висках. А этот невозможный мужчина сидел напротив и смотрел на нее спокойно, мягко, едва заметно хмурясь — не сердито, не зло, а скорее, как-то растерянно, словно что-то пытался понять, и у него это никак не получалось.
— Тебе помочь встать? — Влад протянул к ней руки, нарушив своим баритоном неловкость затянувшейся паузы.
Аня не знала, что ему ответить, смотрела на две раскрытые пред ней ладони как на жест безусловного человеческого доверия. Вот так, просто: вложи в его руки свои, признавая за мужчиной его извечное право быть сильным, принимать первый удар на себя, держать крепко, не давая упасть или оступиться. Она не поняла, как так получилось — зачем согласно кивнула и позволила ему поднять свое непослушное тело с дивана, а потом разрешила взять себя на руки и отнести наверх.
Она могла обманывать себя тысячи раз: говорить, что у нее больная нога, и она бы потратила чертову уйму такого вечно не хватающего времени на то, чтобы вскарабкаться на второй этаж по крутой лестнице, но это было бы неправдой. Причина была в другом — он был большим и сильным, а она — маленькой и слабой. Она чувствовала себя рядом с ним такой. Женщиной. Хрупкой, слабой женщиной, нуждающейся в защите. И ей так нравилось это ощущение надежности… Забытое. Когда есть кто-то, способный нести тебя несколько километров на руках без устали, и ты точно знаешь, что он не отпустит, не оступится, не споткнется. Донесет. Ей просто хотелось почувствовать это еще один раз. Малюсенький. Разрешить себе такую непозволительную роскошь — быть слабой.