Там, где престол сатаны. Том 1
Шрифт:
Однако оставим это. Долгая дорога – от одной новой луны до другой – поджидала волхвов, и они еще и еще раз всматривались в небо, внимая вещему шепоту трех соединившихся в единое целое планет и неведомой звезды, в предрассветные часы пылавшей особенно ярко.
К селению, где назначена была у Артабана встреча с Мельхиором, Каспаром и Балтазаром, он выехал рано утром, предполагая к ночи быть на месте. Но в сумерках наступающего вечера он вдруг заметил на дороге неподвижно лежащего человека. Артабан спешился. «Что с тобой?» – спросил он, услышал в ответ слабый голос, умолявший его о глотке воды, и понял, что бедняга подхватил в пути лихорадку, в последний месяц отправившую на тот свет немало жителей Междуречья.
Артабан был маг и, следовательно, не только проницательный звездочет, но и отменный лекарь. В переметные сумы он предусмотрительно положил запас травяных настоев, пилюль и порошков, две объемистые фляги с водой, лепешки, орехи, мед – словом, у него было все, чтобы поставить больного на ноги. Все, кроме одного – времени. Рождение Царя означало переворот в судьбах мира, наступление новой эпохи, благую весть о спасении человечества. Вместе с тем движение планет и хороводы звезд указывали на грозящую Младенцу опасность, исходившую прежде всего от демонов преисподней и темной природы некоторых властных и беспощадных людей. Артабан впервые испытал мучительное чувство, вызванное необходимостью незамедлительного выбора между двумя разновидностями долга, из которых одна могла почитаться наиважнейшей, а другая – не терпящей отлагательства.
Итак: следует ли говорить, что он остался и выхаживал больного ночь, день и еще ночь? Следует ли нам, зная чистое сердце молодого халдея, хотя бы в малой степени сомневаться в том, что он до конца исполнил свой нравственный долг и смог пуститься в дальнейший путь лишь с уверенностью в здоровье и благополучии случайно повстречавшегося ему человека? Надо ли сообщать, что Мельхиор, Каспар и Балтазар не сочли возможным откладывать свое посольство к Царю и оставили Артабану записку всего с одним словом: «Догоняй»? Сказать, пожалуй, следует лишь вот о чем. Чтобы купить верблюдов и нанять погонщиков, ему пришлось продать сапфир, что глубоко опечалило его. И не сапфира было жаль Артабану – жаль было, что в короне Царя не будет драгоценного камня, цветом напоминающего светлую летнюю ночь. Несколько утешала мысль о человеке, который благодаря его познаниям и заботам остался жив, – но вскоре и о нем перестал думать Артабан, качаясь на спине верблюда, закрывая лицо от поднятого холодным ветром колючего песка и мечтая увидеть Младенца и принести Ему в дар кроваво-красный рубин и жемчужину несравненной красоты.
Однако как ни спешил он пересечь пустыню, как ни торопил погонщиков, намеревавшихся основательно передохнуть в Дамаске, и как ни стремился быстрее добраться до Иерусалима – все его усилия оказались тщетными. Мельхиора, Каспара и Балтазара он не догнал. Он лишь узнал, что вслед за чудесной звездой они направились в Вифлеем – город, где родился Младенец. Не медля, двинулся туда и Артабан.
Но чем яснее представал перед ним город, теснившийся в похожей на седло ложбине между двумя вершинами известкового кряжа, чем оживленней рассказывал нанятый в Иерусалиме иудей-проводник о славном и богатом знаменательными событиями прошлом Вифлеема, называемого еще Домом Хлеба, – о скончавшейся в родах, горько оплаканной Иаковом и погребенной здесь Рахили, о милой, нежной и преданной моавитянке Руфь, которая собирала ячменные колосья на поле здешнего жителя Вооза, а потом нашла благоволение в его глазах, стала ему любящей и верной женой и родила Иессию, отца пастушка и храбреца Давида, о самом Давиде, царе Израиля и Иуды, распространившего свои владения от Чермного моря и Египта до Евфрата, и, наконец, о твердо обещанном пророками Мессии, Сыне Давидове, который препояшется мечом и выйдет из этих благословенных мест во спасение и славу Израиля, – тем сильней и сильней завладевала Артабаном тревога, казалось бы, совершенно не имеющая причин. Беда надвигалась – он чувствовал.
В Вифлееме он остановился в маленьком доме с наружной лестницей, ведущей на плоскую крышу, и вырубленном в известняке хлевом, в котором редко и шумно вздыхали две коровы, теснились овцы и слабо блеяли и шатались на тонких ножках только что народившиеся ягнята. Хозяин неделю назад отправился в Храм, в доме оставались его жена и их первенец Даниил – кудрявый смуглый мальчик полутора лет. Было бы, наверное излишним упоминать, что юная мать не могла надышаться на свое дитя, на своего красивого, резвого и смышленого сыночка и днями напролет, будто горлица, ворковала возле него, призывая и гостя стать соучастником ее восторгов и радостей. Артабан улыбался. Даниил и в самом деле был чудо как хорош, но для проницательного халдея гораздо важней привлекательности его внешнего облика было его сердце, от природы с избытком наделенное даром сострадания и доброты. Об этом он и говорил матери Даниила, и темные прекрасные ее глаза отзывались на его слова и счастьем, и смятением, и болью. Ибо несмотря на юный возраст она знала, сколь тяжко может быть среди людей человеку с добрым сердцем и чистой душой. Между тем, не все ее помыслы и речи были посвящены сыну. Состояние всепоглощающей любви к нему не мешало ей с неменьшим, а может быть, с гораздо б'oльшим восхищением рассказывать Артабану о другом ребенке – тоже мальчике, совсем еще младенце, возле которого каждый мог ощутить исходящий от него небесный свет. Он родился и недолгое время обитал в хлеву неподалеку расположенного дома вместе с отцом, пожилым благочестивым иудеем, и матерью, воплощением дивной красоты, ангельской кротости и величайшего смирения. Буквально на днях их посетили три чужеземца престранного вида, причем один из них был черен, словно ночь. Поклонившись младенцу, как царю, и почтив его богатыми дарами, они скрылись, даже не остановившись в городе на ночлег. А на следующий день исчезло и все семейство, которое в Вифлееме нарекли Святым. Поговаривают, будто царь Ирод воспылал ненавистью к младенцу и теперь повсюду ищет его, дабы погубить. Убить такое дитя, в негодовании и тревоге восклицала мать Даниила и привлекала к себе своего сыночка, подхватывая его на руки и крепко прижимая к груди. Ей казалось, что под ее защитой ни один волосок не упадет с его кудрявой головы, – как под неусыпной опекой своей матери цел и невредим будет младенец из хлева, которому знатные чужестранцы поклонялись, словно царю.
На рассвете следующего дня сотня солдат вошла в Вифлеем и немедля рассыпалась по городу, рукоятями мечей и щитами стуча в двери и при малейшем промедлении выламывая их. От сильных ударов ходуном заходил приютивший Артабана маленький дом. Проснулся и заплакал Даниил. Четвертый волхв открыл дверь. Оттолкнув его, рослый солдат в шлеме и кожаных наколенниках, с мечом в правой руке и щитом в левой, кинулся в комнату, откуда слышен был детский плач. Страшно завопила спавшая рядом с сыночком мать. Тут же к ее воплю прибавился истошный крик Даниила, которого, как ягненка, тащили из дома. За похитителем на коленях ползла мать и, срывая с себя свои скромные украшения – бусы из черного камня, золотое колечко, два серебряных браслета, умоляла принять их в обмен на ее сына.
Увы, нам неведомо, чт'o пережил Артабан, глядя, как волокут на смерть полюбившееся ему дитя. Намеревался ли он применить силу и вступить в бой с вооруженным похитителем? Однако у него не то что меча – более или менее подходящего для схватки ножа не было с собой. Волхвам, кроме того, вообще возбранялось брать в руки оружие, сколь бы возвышенные цели не побуждали их к этому. Быть может, он мог сотворить подходящее к случаю заклинание, дабы вызвать вмешательство потустороннего мира и остановить готовящееся злодеяние? Кое-какие связи с нездешними силами у магов, несомненно, были – но вовсе не столь тесные, чтобы невесть откуда взявшаяся молния при устрашающих раскатах грома испепелила тупого и жестокого наемника. Не пытался ли, наконец, Артабан, собрав воедино все силы своего духа, внушить солдату отвращение к полученному им приказу и побудить его вместо того, чтобы тащить мальчишечку к месту казни (точнее же сказать – бойни, где, как выяснилось впоследствии, в жертву безумной подозрительности Ирода были принесены тридцать два чудеснейших создания – от только что родившихся и даже еще не обрезанных младенцев до ровесников Даниила), вернуть сына матери и удалиться, тихо прикрыв за собой дверь? Правду говоря, он освоил практику подчинения людей своей воле, но на сей раз душераздирающие крики Даниила, стоны распластавшейся на полу и, кажется, потерявшей сознание юной
Все последующее оставим рассказывать другим и в другом месте. Да, было невыразимое словами счастье матери, обнявшей и осыпавшей поцелуями еще мокрое от слез и бледное от пережитого ужаса личико Даниила; были с ее стороны попытки опуститься на колени перед гостем и облобызать ему руки – попытки, решительно пресеченные Артабаном; был затем всеобщий плач в Вифлееме, плач, и рыдание, и вопль великий, подобный тому, каким Рахиль, не зная утешения, плакала о детях своих, ибо их не стало. И, отъезжая от Вифлеема, еще долго слышал Артабан скорбные крики несчастных матерей и отцов, погребавших своих сыновей.
Признаемся теперь, что в истории четвертого волхва есть некая загадка. Нам сказано, что вся дальнейшая жизнь Артабана была подчинена исполнению всецело овладевшей им мечты: встретить Царя и передать Ему единственную из оставшихся драгоценностей – прекраснейшую жемчужину. Ибо сначала он вынужден был расстаться с темно-синим сапфиром, затем – с кроваво-красным рубином, и, временами печалясь об оскудении приготовленного им дара, с тем б'oльшим тщанием хранил в мешочке у пояса дивный перл, который все-таки надеялся преподнести Царю. Странно вот что. Три с лишним десятилетия он искал Царя, для чего, пренебрегая опасностями и трудностями, обошел и объехал едва ли не полмира. В самом деле, где только не пришлось побывать сначала юному, а затем уже вполне возмужавшему халдею! Однажды повстречавшийся Артабану маг из Александрии, как великую тайну, открыл ему, что Царь и Учитель два с лишним года находится в древних Фивах, где беседует с тамошними мудрецами преимущественно о загробном существовании и выслушивает свидетелей, после смерти поселившихся внизу или наверху (в зависимости от чистоты их прижизненных намерений, праведности дел и воли богов) и на самое краткое время отозванных оттуда для показаний об устройстве, порядках и управителях подземного и небесного царств. Само собой, Артабан тут же отправился в Фивы, этот полуразрушенный и почти занесенный песками город, едва не угодил в лапы разбойникам, чуть не утонул, переправляясь через Нил, чудом избежал пасти крокодила – и все для того, чтобы убедиться, что александрийский маг – лгун и мошенник. Артабан впервые столкнулся с таким безответственным и можно даже сказать предательским отношением одного мага к другому и, пылая гневом, на обратном пути пробовал отыскать обманщика в Александрии. Куда там! Его и след простыл. Поговаривали, будто он отправился в Рим показывать свои фокусы Кесарю – но Артабан, поостыв, махнул на него рукой. Не мчаться же за ним, в конце концов, в столицу империи. Тут, кстати, появились новые сведения о Царе. Маленький человечек с оплывшим желтым лицом и тоненьким голосом, добровольно оскопивший себя, дабы раз и навсегда выдернуть из плоти жало вожделения и тем самым наилучшим и достойнейшим образом подготовиться к переселению в Царство Небесное, сказался одним из Его, Царя, учеников, и сообщил, что, простившись с ними и наказав повсюду проповедовать принесенную им Благую Весть, Раввуни отбыл в Индию, известную горами, с вершин которых можно шагнуть непосредственно на первое Небо, диковинными животными, изъясняющимися на языках человеческих, и людьми, чей возраст перевалил далеко за мафусаилов век. Рассказывая о Царе, евнух плакал от переполнявшей его сердце любви, и Артабан ему поверил. Однако попусту провел он несколько лет в Индии, хотя добрался до подножья самых высоких в мире гор. Правда, ему удалось кое-что перенять у тамошних кудесников – тощих, с блестящей на голенях тонких ног смуглой кожей и черными ласковыми глазами. Он выучился у них босыми ногами ходить по раскаленному железу, останавливать собственное сердце и некоторое время (впрочем, не более минуты), оторвавшись от земли, висеть в воздухе. Он мог теперь несколько дней, как покойник, пролежать в глубокой могиле, мог бестрепетно подставить руку под удар ядовитого зуба кобры, мог упорным взглядом разбить глиняный кувшин – однако это были всего лишь приятные мелочи в сравнении с главной и пока не достигнутой им цели. Вернувшись из Индии, он отправился на Дунай, к скифам; побывал у варваров-германцев, франков и бриттов, для чего на утлом суденышке в ненастную погоду пересек пролив, отделяющий покрытый туманами остров от остального мира. Во время этого перехода жестокий порыв ветра оставил кораблик без парусов. Его закрутило. Приготовившись принять смерть, Артабан думал, что жемчужина уже никогда не будет достоянием Царя, а упокоится на дне морском – там, откуда некогда поднял ее удачливый ловец.
Подчеркнем еще раз некую странность выбранного четвертым волхвом направления поисков. Искать Царя по всему свету, пренебрегая возможностью встретиться с Ним на Его родине! Не удивительно ли? В самом деле, вместо того чтобы подвергать себя опасностям дальних странствий, отчего бы не побродить по окрестностям Иерусалима, не побывать в Самарии, Галилее, Десятиградии, не пройти пологим берегом Геннисаретского озера? Несколько поразмыслив, можно, однако, объяснить уверенность Артабана в том, что после внезапного исчезновения из Вифлеема Царь не вернулся в пределы Иудеи. Ведь со дня Его рождения прошло тридцать лет, покрытых мраком неизвестности. Где Он был? Что делал? Какими стезями ходил? Пребывая в совершеннейшем неведении, Артабан поневоле должен был верить более или менее правдоподобным слухам, и не его вина, что всякий раз он настигал не Царя, а всего лишь Его тень. Халдей седел, но не отчаивался. Жемчужина, которую он хранил теперь на груди, согревала его своим теплом и мало-помалу становилась для него надежнейшим из залогов, что рано или поздно он встретит Царя и с любовью и радостью принесет Ему давным-давно приготовленный дар. И вот однажды, ранней весной, в Антиохии, он познакомился с тремя иудеями, собиравшимися в Иерусалим на праздник Пасхи. В священный город их призывал не только обычай, предписывавший всякому достигшему совершеннолетия мужчине их племени и веры на Пасху совершить жертвоприношение в Храме, для чего отдать на заклание либо беспорочного агнца, либо чистого голубя. И не одно лишь стремление исполнить свой долг и заплатить обязательный для каждого иудея храмовый налог величиною в половину сикля. В пасхальные дни в Иерусалиме непременно должен появиться Он. «Кто этот человек, которого вы так ждете?» – с волнением и надеждой спрашивал четвертый волхв и слышал в ответ, что это пророк, а может быть, и сам Мессия, Спаситель Израилев. «Но откуда у вас такая уверенность?» – допытывался Артабан, вглядываясь в смуглые лица собеседников и справедливо отмечая в них не только природное лукавство, но и живой ум, благородство древнего происхождения и непоколебимую убежденность в уготованную их народу судьбу любимого первенца в большом семействе Бога. Ему отвечали, снисходя к простодушной любознательности язычника. Откуда? Если по Его воле слепые прозревают, немые говорят, глухие слышат, а прокаженные очищаются – разве это не должное основание нашей уверенности? Если убогие встают, мертвые воскресают, а бесы бегут – разве это не достаточное свидетельство Его славы и силы? Если Он насыщает и хлебом, и словом, повелевает стихиями и называет Храм домом Отца Своего – разве это возможно кому-нибудь, кроме Сына Божьего? Он – Христос, и этим все сказано.