Там, где трава зеленее
Шрифт:
Толя, который очень внимательно меня слушал, добавил:
— А может, так было задумано?
— Ну да… Плодитесь! Ты полюбила? Так плодись и выращивай плоды своей любви. А он пусть пока бегает и ищет, где можно еще расплодиться. Чтобы нас было еще больше, страдающих от несовершенства чьего-то замысла. Ведь пришлось даже корректировать словами — раз не получилось на деле.
— Критикуете замыслы Создателя?
— Он и сам, по-моему, был не очень доволен результатами… Иначе откуда тогда все эти слова: «не прелюбодействуйте, смиряйтесь, терпите»… Как будто указан единственный
— Неужели это возможно?
— Наверно. Только сложно. Ставить себе хоть какие-то ограничения. Не впадать в отчаяние от горя. Терпеть боль. Смиряться с потерями, если они невосполнимы.
— Понятно. Интересно. Так чем вы хотели меня испугать?
— Умничаньем.
— А, ясно. — Он как-то странно посмотрел на меня и покачал головой.
— А у вас есть дети?
Он как будто не удивился резкой перемене темы.
— Есть. Дочь. Она уехала со своей мамой в Канаду.
— Зачем? Зачем мама уехала?
Толя пожал плечами и ответил не сразу:
— Я слишком долго играл в войнушку. И слишком увлеченно. А Лиза хотела жить, сегодня. С мужчиной, с мужем, радоваться, а не бояться…
— Извините, если сделала вам больно…
— Нет. Уже не больно. Уже года два как… Нормально.
— А дочка большая?
— Постарше вашей Вари. Так бойко стала говорить по-английски, что даже как будто акцент в русском появился…
— Она красивая была, ваша жена?
— Красивая. Была и есть. — Анатолий Виноградов прищурился.
Ну конечно. Как же это я забыла. Есть женщины, которых и после развода считают женой, и любят, даже если они живут с другими. А есть женщины — на которых никогда не женятся и не любят, даже если живут с ними.
— Вы тоже красивая, Лена, — зачем-то добавил он.
— Спасибо.
К счастью, мне уже не хотелось, чтобы он обнял меня.
— Хотите, дам вам хороший совет — по поводу вашего отчаяния.
Мне стало так неловко, словно я напоказ выставляла свою болезнь. И привлекала практически чужого человека к лечению.
— Дайте. Только пойдемте по дорожке. Я мерзну.
— А хотите — прогуляемся по поселку? Здесь везде охрана.
Я ждала, что он продолжит, это было бы так естественно: «Да, собственно, со мной вам нечего бояться!» Но он ничего такого не сказал. Я подумала, не взять ли мне его в этой связи под руку, хотя бы чтобы не грохнуться. Но тоже не стала.
Мы вышли за ворота и направились по дороге, хорошо укатанной автомобилями. Похоже, что в поселке в субботу — воскресенье кипит бурная жизнь. Еще бы. Нет ничего лучше, чем уехать от городских суеты и смрада на все выходные. В театр можно и среди недели сходить. А два дня — топить печь, разгребать чистый снег большой деревянной лопатой, просыпаться утром оттого, что с крыши упал огромный ком снега, испугав воробьев…
Не знаю, заметил ли Толя, что я погрузилась в свои воспоминания, но он продолжил:
— Это, кстати, посоветовал бы вам любой хороший психолог. Кроме того, я пробовал это сам, когда не мог избавиться от ненужных и навязчивых… гм… воспоминаний. Не бегите от своих мыслей. Не обманывайте себя. Сформулируйте четко и
Даже самый умный, тонкий и умеющий чувствовать мужчина не может понять, что ощущает женщина, когда мужчина, от которого она ждет ребенка, сказал ей: «Ты мне больше не нужна, и то, что у тебя внутри, — тоже». И это вовсе не значит, что она продолжает его любить. А разве ненависть не может мучить больше, чем любовь? А обида? А желание отомстить?
Я знаю и могу сама объяснить: пока в душе ненависть и обида — тяжело. Как только избавишься от них, простишь — становится легко. Гениальный наказ Создателя: прости должникам своим. Но какое колоссальное усилие воли для этого требуется! Какая постоянная, напряженная работа души… Если встать на колени и простоять четверо суток на полу, лишь отпивая маленькими глотками воду, и молиться, молиться — может, мне и полегчало бы. И ушли бы обида, ненависть и страх перед будущим. Не исключено, что я лично свихнулась бы. А дочка Варя улеглась бы с температурой сорок, голодная и несчастная, никому на всем свете больше не нужная.
— Вы не слушаете меня? — Толя Виноградов чуть обиженно улыбнулся.
— Я… Да, простите, задумалась. Я постараюсь…
— А вы не хотите рассказать мне, что у вас произошло? Почему вы так отчаянно плакали вчера вечером?
Я покачала головой:
— Нет, наверно, это лишнее.
Зачем бы я стала рассказывать ему, какая я жалкая, и брошенная, и вся несчастная, и денег у меня осталось — только-только, и работы нет… И Сашу Виноградова я достала, и маму его Ирину Петровну. И Нинуся бы меня с удовольствием лампой бронзовой убила, чтобы я Сашу не доставала… Любовью своей неземной…
Толя Виноградов как будто услышал мои грустные мысли и сказал:
— У вас просто замечательная прическа. Вам очень идет.
«Прической» он назвал мою растрепанную косу, которую, конечно, давно пора остричь. И сделать нормальную, модную стрижку, которую надо укладывать каждый день…
— Вы сказали — вы разошлись с отцом Вари?
— Да.
— Почему?
— Потому что мужчина не может жить долго с одной женщиной.
— Да? — Толя посмотрел на меня. — Вы имеете в виду отца вашей дочери?
— Я имею в виду вообще мужчин. Вы так созданы.
— Ясно.
Наверно, я сказала это так категорично, что он не стал никак комментировать. А что, собственно, он мне мог сказать в ответ, этот лазутчик из чужого стана, с большими теплыми руками?..
Мы шли с ним мимо высоких заборов, возле каждого участка были посажены деревья или кусты, в соответствии со вкусом хозяина. Кто-то нетерпеливый насадил, видимо, сразу взрослые деревья, и часть деревьев не прижилась, кто-то сажал маленькие сосенки, кто-то кусты, и сейчас под снегом трудно было понять — какие именно. Я вспомнила совсем некстати, как прошлым летом мы обсаживали с Виноградовым барбарисовыми кустами наш забор с внешней стороны и как потом все трое ухаживали за малышами, которые тут же заболели от соседних дубов мучнистой росой.