Там, где твое завтра

Калинин Сергей

Буквально на следующий день мы чисто случайно оказались с ней вдвоем, и нам предстояло добираться из больницы в гостиницу. Володя и Александр Иванович плохо себя чувствовали после вчерашнего ужина и на работу не пошли. Жук, как обычно, решив бумажные вопросы за один день, уехала домой, пока весь завод уверен, что она в командировке, а мы, как самые молодые и вовремя завершившие ужин, отдувались за всех. В маленьких городах общественный транспорт понятие более чем условное, и местные жители в массе пользуются велосипедами или просто идут пешком.

– И откуда ты такой заступник нарисовался? – Мария не удержалась от вопроса, посмотрев на меня с легкой иронией. – Надо же.

Я и спасибо сказать не успела. Вот скажи, удивил, так удивил.

– Само получилось. – Признаться, я так и не мог понять, смеется она или нет.

– У тебя все само получается?

– Да, собственно, особо и нечем хвастаться. – Я пожал плечами, отчего вся куртка слегка приподнялась и снова села на место. Наверное, со стороны могло показаться, что я подпрыгнул.

– Вот еще один плюс – не хвастливый.

Мария явно смеялась надо мной, но это было лучше, чем вести серьезный разговор. Тем более я почувствовал, что совсем растерялся и не знал, о чем говорить. Привычное красноречие куда-то исчезло, и все, что получалось сейчас лучше всего, – это кивать и соглашаться.

– Нравится работа? – Мария перевела тему.

– Ты про нашу работу? – Я не сразу сообразил.

– У тебя еще есть какая-то?

– Не. Нету. Хотя я думал… Знаешь, я хочу разобраться в компьютерах. Думаю, тема перспективная.

– Перспективная тема у нас на заводе – это списывать аппараты и продавать их в частные центры. А компьютеры больше похожи на игрушку. Кому они нужны?

– Понимаешь, это сейчас. Но ведь, смотри, уже и печатать на машинке хуже, чем на клавиатуре, и на диск, знаешь, сколько записать можно? – Я вдруг подумал, что и сам точно не помню, но казалось, что очень много. – Да и понимаешь, оно ведь интересно. – Я сказал с некоторым чувством вины. Компьютер был мечтой, и, скорее всего, безнадежной. Выделить деньги на бесполезную вещь в семье мне не позволил бы никто.

К тому времени я уже начинал понимать, что самое важное в жизни – уметь крутиться. Редкие встречи с друзьями демонстрировали разрыв в уровне благосостояния, который неуклонно рос, причем грозил достичь той величины, когда придется обращаться к ним на «вы». Неделю назад они уговорили меня выбраться в баню. Посмотрев, как я достал кошелек и начал отсчитывать мелочь, лишь рассмеялись. Стол ломился, личный водитель и привез, и развез ночью по домам, разговоры вертелись вокруг каких-то заказов, обсуждались нереальные для меня суммы, и в какой-то момент показалось, что я живу в параллельном мире. Я делал вид, что мне все это безразлично; что моя работа важнее; что именно я помогаю обеспечить техническую основу медицинских учреждений, и пусть вот так случайно, можно сказать, по воле судьбы, но ведь связан с людьми такой нужной и важной профессии. Да что говорить, мы даже День медика отмечали как заправские врачи. Но как и все люди нужных и востребованных профессий, большой зарплатой я не отличался. Хотя жаловаться тоже было глупо.

Наступил возраст, когда потеряла смысл любимая мамина фраза: «Начнешь работать – поймешь, как эти копейки достаются». Я уже знал, как они достаются, и смею утверждать, что учиться было значительно сложнее. Умение взрослых выставлять свою жизнь на грани человеческих сил и иногда тонко, почти незаметно намекнуть нам, детям, что и шага мы ступить без них не сможем, всегда вызывало досаду. Поверьте, сессии, экзамены, зачеты, ожидания родителей, заданные планки успеваемости и еще бог знает что – все это требует тех еще нервов и переживаний. И каждый раз ты с ужасом думаешь о возможном отчислении, боишься рассказать о плохой оценке – ведь всегда услышишь грустное и слегка обреченное

предложение: «У тебя ж все есть! Да в мои годы ничего этого не было, а то бы я…» Здесь вариантов много, но все они чисто теоретические, а потому значения не имеют. Эта взрослая жизнь, в которой нет места отдыху, в которой засыпаешь у телевизора и в которой любят многозначительно говорить о том, какое замечательное время сейчас у меня, вызывала лишь недоумение. Сказки о самых лучших годах жизни давно набили оскомину, и порой я начинал думать, что кто-то пытается мстить молодости за то, что сам ее бездарно потерял. Я видел себя совсем другим и был твердо убежден, что меня ждет совсем другое будущее, насыщенное событиями. Без ненужной суеты в решении проблем, которые именно для того и создаются, чтобы продемонстрировать собственную значимость. Уверенность в том, что рассказывать своим детям о трудной взрослой жизни я не буду никогда, крепла с каждым днем.

Но Марии я рассказывал совсем о другом. Блок, Есенин, истории взлетов и падений – все то, что можно было бы иронично назвать романтичной глупостью, во мне вдруг проявилось со всей силой. Мы уже прошли гостиницу, словно не заметив ее, и забрели в парк. Декабрьский парк районного центра – это мутные лужи растаявшего первого снега, голые деревья и безлюдность – картина, которая вряд ли способна очаровать и никак не располагает к прогулкам. Серый день, низкое свинцовое небо, качели, которые скрипели под пронизывающими порывами ветра, – все то, что заставляет вжать голову в плечи, поднять воротник и скорее бежать в любое теплое место. Не знаю, мерзла ли Мария, но я определенно холода не чувствовал и летал на крыльях внезапно нахлынувших чувств. Меня слушали, мне улыбались, и, в конце концов, мне казалось, что уж сегодня однозначно мой день.

– А может, зайдем куда? – Я заметил, как поежилась Мария. Мысленно прикинул, сколько у меня денег, и решил, что на кофе уж точно хватит.

– Пожалуй, не сегодня. Но если не передумаешь, то приглашай в другой раз. Я готова рассмотреть предложение. – Мария улыбнулась. – Да здесь и идти некуда. Только кулинария в хлебном. А в гостинице ужасный кофе и дорогой.

– А давай в театр сходим. – Я решил договариваться сразу, боясь, что в другой раз такой смелости у меня может и не оказаться.

– Давай. Я театр люблю.

– С меня билеты. – Я уже прикинул, что куплю их на самое ближайшее представление, причем совершенно неважно, что там будет.

Остаток вечера я рассеянно бродил по комнате. Потом мы всем коллективом собрались на ужин. Толик и Александр Иванович уже подлечились и чувствовали себя значительно лучше. В этот раз командировочные нам отдали не все, и пришлось слегка ужаться. Картошку мы сварили на плитке, которую всегда возили с собой, каждому досталось по селедке, которая была дешевле колбасы, и две бутылки зубровки. Ее вкус был просто ужасен, и пить эту настойку с селедкой я не мог, но отказы никто не принимал.

– Кто не пьет – тот сдает. – Толик налил мне полстакана, несмотря на протесты и мольбы. – Не нюхай. Раз, и все. А там оно сразу хорошо станет.

– Ага, видел сегодня утром, как тебе хорошо было. – Я кое-как выпил и отставил стакан. – Все. Больше не могу, и не предлагайте. Не идет она мне. – Я смотрел так уныло, что, видимо, смог разжалобить коллектив, и меня оставили в покое.

Мария лишь на минутку заглянула к нам в комнату, взяла немного картошки и ушла к себе. Она редко участвовала в застольях, которые в командировке были каждый вечер, и я не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, очень хотелось быть с ней рядом, но обстановка совсем не располагала к беседе.