Там, где всегда ветер
Шрифт:
Принесла из колонки воды, налила в железный рукомойник с висячим носиком, умылась над запылённым тазиком. Вскипятила на газу старый синий чайник. Газ – это единственное новшество в этом старом доме.
Открыла комнату… Всё – как всегда! Законсервированное детство. В этом воздухе даже страшно двигаться – как бы не нарушить жизнь плотно слежавшихся молекул… Не сломать бы эту ауру, этот мир, такой вечный и, одновременно, такой хрупкий, почти призрачный…
Попила чаю с тёплыми бубликами, которые купила у Озёрки, здесь всегда ужасно вкусные бублики: свежие, хрустящие, щедро присыпанные
Нашла в шкафу старый бабушкин утюг, пригладила своё выпускное платье. Не думала, что мне придётся надевать его ещё раз. А за окном, как всегда, по крыше соседского сарая разгуливали нежно-кофейные горлицы, мои любимые с детства птички…
И – отправилась в парк Шевченко, который находится на острове – посреди Днепра.
Сначала – пешком по Философской, вниз, к Озёрке, потом по сырому Бобровому переулку, вышла на улицу Шмидта к старому цирку, дошла до проспекта и дальше – на красном трамвае – вверх, вверх по залитому солнцем зелёному, ласково шелестящему бульвару…
Сначала у нас была репетиция. По парку сновали операторы, режиссёры, ещё какие-то теле-деятели, на полянке стоял теле-вагончик с аппаратурой, и внутри его суетились телевизионные люди. Каждому участнику, кроме его выступления, отводилась ещё какая-то маленькая роль: кто-то прогуливался с компанией по берегу Днепра, кто-то сидел на лавочке и непринуждённо общался с соседом (именно это выпало мне), а кто-то романтично смотрел в синюю днепровскую даль… Ну, и так далее. А операторы бегали со своими камерами и искали удачные ракурсы.
А потом все собрались на танцплощадке, и началась репетиция: кто-то пел, кто-то танцевал… Дошла очередь до моего стихотворения. Редактор выбрал стихи про осенние листья, хотя с разгаром лета это не очень вязалось, но другие стихи, сказал редактор, у меня ещё более грустные, так что остановились на этом. Дали листочек девочке – победительнице конкурса чтецов.
И когда она стала читать мои тихие, задумчивые стихи, мне сделалось просто дурно. Она декламировала их с такими высокопарными жестами, с такой кондовой патетикой в голосе, что я своих стихов просто не узнала! Я чуть не заплакала от огорчения.
– Это ужасно… – сказала я. – Лучше я сама буду читать.
– Вот и прекрасно! – сказал помощник режиссёра. – Иди к микрофону, читай.
– Только не сейчас! – взмолилась я. – Я прочту на передаче.
– А отрепетировать? Все репетируют.
– Можно я не буду?
– Ну, уж эти мне поэты! – схватился за голову помреж. – Иди в вагончик, договаривайся сама с режиссёром.
Пошла в вагончик. Там сидели перед экраном два дядечки, один из них – главный режиссёр передачи.
– А сможешь без репетиции? – просил он.
– Смогу! – сказала я с замиранием сердца.
– Ну, ладно. Только не подведи. Главное – подойди поближе к микрофону, чтобы тебя было слышно. А то голос у тебя больно тихий.
– Спасибо!
Я ещё постояла в вагончике, сплошь увитом проводами, как в паучьем царстве, поглядела, как на экране
– А в самой Одессе это тоже будут показывать? – спросила я.
– Конечно! – сказал режиссёр.
Я вышла из вагончика, шальная от счастья. В Одессе! Это увидят в Одессе!
И, может быть, мой отец увидит меня…
После репетиции был перерыв. А потом – съёмка. Передача шла в прямом эфире. У меня, разумеется, тряслись поджилки, минутами я чувствовала дурноту при мысли, что мне придётся открывать рот и САМОЙ читать свои стихи… Но я тут же вспоминала патетическую чтицу, и моя уверенность крепла.
Наконец, очередь дошла до моих стихов. Девушка-конферансье объявила меня и протянула мне микрофон. И когда я взяла в руки микрофон, со мной случилось что-то удивительное. Пропал страх, внутри ничего не тряслось, и это вообще была как будто не я, – а я смотрела на себя немного со стороны, из какого-то другого измерения – на ту, которая держала микрофон и читала стихи:
Я соберу отчаянность и веру, И соберу букет осенних листьев… И вдруг приду к тебе и стукну в двери, И листья в ящик опущу, как письма… Ты всё поймёшь, поставишь листья в вазу. Они засохнут в медленном огне…Я взглянула на помощника режисёра, который стоял на другом краю танцплощадки, как раз напротив меня, у него было такое странное лицо, то ли испуганное, но ли расстроенное, что у меня мелькнула мысль: наверное, не работает микрофон! И я, продолжая читать, сделала несколько шагов ко второму микрофону, стоящему на стойке, и так, держа перед собой два микрофона, дочитала стихотворение до конца. Помреж поднял вверх большой палец! Ребята, стоящие вокруг, аплодировали мне…
(А где-то, в далёкой Одессе, может быть… мой отец… Почему бы, собственно говоря, и нет?…)
Потом оказалось, что оба микрофона прекрасно работали.
– Зачем тебе понадобился второй? – смеясь, спросил помреж.
– У вас такое лицо испуганное было. Я подумала, что меня не слышно.
– Вовсе не испуганное. Просто расчувствовался. Стихи-то у тебя классные! И читала ты здорово. Мне в какой-то момент показалось, что это – про меня…
Таким был мой дебют на телевиденье.
В гостях у Серёжи
Вечером того же дня, вернувшись со съёмок, я отправилась в гости к Серёже. Его мама в последнем письме сделала приписку: «Будете в Днепропетровске, заходите, хотелось бы с вами познакомиться».
Я пошла без звонка, потому что телефона их не знала. Идти, от моего дома на Философской до их большого серого дома на привокзальной площади, было минут пятнадцать. Я была такая храбрая и раскованная после своего выступления!
Звоню… Открывает молодая белокурая женщина, и, не успела я рта открыть, как она воскликнула: