Там, где всегда ветер
Шрифт:
– Ну, не знаю… Может, настроение было плохое.
Вот и весь ответ.
Про ландыши
Наши незабываемые прогулки с Маришкой. Всё там же, в Луганске.
Весна. Чёрные сугробы растаяли. Много солнца… Март… Мы в чёрных блестящих калошах шлёпаем по сверкающим, ярко-жёлтым от солнца лужам… Чёрное с жёлтым – такое красивое, праздничное сочетание!
«Девочка, и куда это ты ведёшь ребёнка?» – «Да гуляем мы, гуляем!»
На улицах на столбах – чёрные репродукторы (теперь их можно увидеть только в фильмах про Отечественную
А сейчас, в мирное время, из репродукторов звучат всякие хорошие, радостные новости: столько-то тонн угля добыли горняки, столько-то гектар пашни засеяли колхозники… А в перерывах между новостями звучит музыка: часто поёт Клавдия Шульженко, я обожаю песню про синий платочек, а ещё люблю, когда Леонид Утёсов поёт: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?…» От этой песенки мне хорошо и грустно одновременно.
И вот гуляем мы с Маришкой по жёлтым лужам, а из репродукторов несётся новая, модная песенка:
Ландыши, ландыши, светлого мая привет… Ландыши, ландыши, белый букет…От этих ландышей очень радостно на душе. Кажется, что всё тяжёлое позади, и никогда ничего грустного в жизни не будет. Я заметила: какая-нибудь пустячная песенка с весёлым мотивчиком может сделать меня совершенно счастливой. И переживание счастья помнится потом всю жизнь. Вот как эти белые ландыши… Больше сорока лет прошло, а я их помню, как будто слышала только вчера.
Про дядю Павла
И ещё одно воспоминание связано с Луганском. Весна, дождь, вечер, мама неожиданно говорит: «Не хочешь прогуляться?» Это очень необычно и неожиданно: со мной уже давно никто не гуляет, прогулки с мамой и бабушкой осталось в далёком детстве на Философской. Вот уже полтора года гуляю я с Маришей. И вдруг – такое предложение. «Хочу», – говорю я, и меня охватывает тревога: наверное, бабушка что-то наговорила на меня, и мама намерена мне сделать выволочку. Хотя зачем для этого идти в дождь?… Выволочку можно сделать и дома.
Мы выходим из дому и долго, медленно, молча идём по нашей улице, в тихом, тёплом морошении апрельского дождя… Шелестят машины… Уютно светят в сыром воздухе фонари и окна домов, пахнет сыростью, весной – совсем не так, как осенней сыростью, у весенней сырости запах совсем иной – тонкий, прозрачный, летучий…
– Ты помнишь дядю Павла?
– Конечно,- говорю я.
Конечно, я помню дядю Павла. Хоть он и приезжал к нам очень давно – ещё когда мы жили в Оренбурге на Полигонной улице.
Дядя Павел – лётчик, друг Фёдора. Он приехал в будний день, мама и Фёдор были на работе, и встречать его на вокзал надо было ехать нам с бабушкой. «Как же мы его узнаем?» – волновались мы с бабушкой. «Вы его сразу узнаете», – уверенно сказал Фёдор.
Так и получилось. Он вышел из вагона – и мы его сразу узнали: дядя Павел был в синей форме лётчика, а из-под синей фуражки выбивался соломенный густой «чуб», как сказала бабушка. Глаза у лётчика были большие, карие, смеющиеся. Он был удивительно красивый – как Иван Царевич. Я побежала ему навстречу:
– Дядя Павел! Дядя Павел! А мы вас встречаем!
– Неужели Ленок? – удивился он, подхватил меня на руки, высоко поднял над головой. Ого, какой он сильный! Я всё-таки уже большая девица, мне шесть лет, а он подхватил меня, как пёрышко, а потом крепко прижал к груди, как будто всю жизнь искал меня и вот, наконец, нашёл. И, не отпуская меня на землю, обнял и поцеловал бабушку, как родную мать. И мы с бабушкой обе цвели, как две розы – мы точно попали в сказку, где нас, вот так, совершенно ни за что, с первого взгляда, ЛЮБЯТ! Это было волшебно…
И все дни, что дядя Павел гостил у нас, были волшебными. Была зима, он возил меня в центр города, там стояла большая ёлка, он покупал мне апельсины, которых я до того просто в глаза не видела, и каждый раз мы возвращались домой на такси. Он рассказывал про свою дочку, которой было столько же лет, как и мне, и про маленького сына. Он ехал через Оренбург к месту своей новой службы, а с Фёдором они подружились ещё когда служили в армии, где-то под Ленинградом.
Потом дядя Павел уехал, но навсегда поселился в моём сердце, в самом уютном его уголке – там, где до этого обитал только папа Серёжа.
Там теперь хранился и дядя Павел… Я горячо полюбила его, и когда мне было плохо и одиноко, представляла: что вот приедет дядя Павел, подхватит меня на руки, крепко прижмёт к груди – и все неприятности разом кончатся. О дяде Павле я мечтала даже чаще, чем об отце, потому что его приезд был более реальным, ведь дядя Павел и Фёдор дружили, а папа Серёжа и Фёдор, как я догадывалась своим детским умом, дружить никак не могли, и ждать приезда отца было совершенно бессмысленно…
Мои воспоминания прерывает мамин голос:
– Да разве ты можешь его помнить? Ведь он приезжал очень давно, ты была совсем маленькая.
– Ещё как помню!
Мы переходим на зелёный свет улицу и углубляемся в мокрые аллеи сквера. В лужах плавают, как надувные шары, круглые отражения фонарей… Так красиво!
– Он больше никогда не приедет к нам, – говорит мама каким-то отчуждённым, далёким голосом.
– Почему?
– Потому что… дядя Павел погиб.
Как будто молотом ударили по голове.
– Как… погиб!?
– Разбился. Его самолёт взорвался, когда шёл на посадку.