Там, где всегда ветер
Шрифт:
– Может, это неправда?… Мама!
– К сожалению, страшная правда. Мне его жена написала, тётя Лена.
Погиб… Разбился… Взорвался…
А как же весёлый смех дяди Павла, его карие глаза, его соломенный чуб?… Где теперь это всё?… А его голос, его ласковый голос, который говорит мне на прощанье: «До новых встреч, Ленок!»
ГДЕ ЖЕ МЫ ВСТРЕТИМСЯ ТЕПЕРЬ С ВАМИ, ДЯДЯ ПАВЕЛ???
Мне девять лет. Первая утрата в моей жизни. Огромная. Невосполнимая. Я даже не чувствую боли – в ту, первую минуту. У меня просто шок. Я деревенею. Как будто выпадаю из жизни – куда-то в не-жизнь…
Фонари меркнут,
Но разве так может быть, чтобы НИЧЕГО???
Я разыскала фотографию дяди Павла, она была у нас единственная. Я долго смотрела на него, в его смеющиеся ласковые глаза, искала в них ответа. Ответа не было. Но из глаз струилось ЖИВОЕ тепло… Дядя Павел, где вы теперь? Отзовитесь!… Я не верю, что вас больше нет! НЕ ВЕРЮ!!!
Я не вернула фотографию в общесемейный пакет, я спрятала её у себя, между книг, и, придя из школы, подолгу смотрела на неё. Мне не с кем было поговорить о том, что меня мучило. Да я и не могла говорить об этом, не умела. Но чувствовала, что должна принять какое-то решение. Чтобы стало легче. Хотя бы чуть-чуть. Я написала на обороте фотографии: «Дядя Павел. Хочу быть такой, как Вы».
Я решила стать лётчиком.
Не могу сказать, что это решение было таким уж простым для меня. Ведь у меня уже была мечта – до этого я хотела стать ткачихой. Мой прадед по линии бабушки был ткачом, и, видимо, во мне в какой-то момент заговорили гены. Бабушка очень радовалась моему выбору. Но сейчас, ничего никому не говоря, я круто изменила мечту. Решив стать лётчиком, я почувствовала живую связь с дядей Павлом: я продолжу его дело. Значит, мы с ним не расстаёмся навсегда. Мы с ним встретимся в небе, когда я взлечу туда…
А то, что я взлечу туда, в этом я не сомневалась. Хотя и понимала, что на пути к этому меня ждут большие испытания. Дело в том, что у меня от рождения был очень слабый вестибулярный аппарат: меня укачивало даже на обычных качелях-лодочках, а однажды на такой «лодочке» я вообще потеряла сознание, чем очень испугала бабушку, испугалась сама и качелей с тех пор избегала. Ну, что ж, подумала я, значит, буду тренироваться, время у меня ещё есть. Мне даже нравилось, что надо что-то преодолевать в себе для осуществления своей мечты.
Но начать тренировки в Луганске я не успела. Родители решили поскорее уехать из этого города, напуганные угольной пылью. Когда растаяли чёрные сугробы и распустились листочки, они вскоре также покрылись угольной пылью. «Боже мой, боже мой! а ведь мы этим дышим! Это всё у нас внутри!» – горестно восклицала мама. А бабушка очень боялась за мои слабые лёгкие. Обе они тормошили Фёдора, чтобы он поскорее брал на работе расчёт. Им даже не было жаль трёхкомнатной квартиры в центре города.
Я уезжала из Луганска, жалея только о своём замечательном логопеде и о книжном магазине рядом
Лежание за ширмой продолжается
Лежу за ширмой… К еде стойкое отвращение. Мой, отравленный жёлчью организм, не хочет ничего. Точнее: я хочу только солёных помидоров, но врач сказал, что мне их категорически нельзя. Бабушка, бедная, мучается со мной.
– Съешь хоть кусочек! – упрашивает она меня с утра до вечера.
– Ну, бабушка, ну я же тебе сказала: не хочу!
– Горе ты моё луковое! Как же ты выздоровеешь, если не ешь ничегошеньки? – причитает она надо мной. – Вот Лиля скоро придёт с работы, что я ей скажу?
Всё, что ей удаётся вложить мне в рот, не доставляет мне радости. С трудом проглатываю. Я это делаю только ради бабушки.
Нет дня, чтобы я не вспомнила об отце. Увижу ли я его когда-нибудь ещё? Я вспоминаю белую тропу между сугробами, на которой мы прощались – в Оренбурге, когда мне было семь лет, и отец приезжал навестить меня… Вспоминаю его сине-голубые глаза – глаза сказочного принца… И как мы расходились по этой сверкающей на солнце тропе, расходились каждый в свою сторону: я торопилась в школу, а отец – на вокзал. Он теперь живёт в Одессе, у моря… А я – в степи. Неужели я никогда его больше не увижу?
Ни его, ни дяди Павла…
Картофельный дух
…Уже летали за окном сухие степные снежинки… Зима была на носу, а я всё ещё лежала за своей ширмой, до ужаса исхудавшая и слабая, как осенняя муха.
Но однажды… Я вдруг почувствовала что-то необычное… Прислушавшись к себе, я с удивлением обнаружила… что ХОЧУ ЕСТЬ! Это было давно забытое ощущение. Чувство голода было таким ошеломляюще-острым, что я не могла дожидаться, пока вернётся бабушка, ушедшая с Маришкой на прогулку. Я встала и на слабых ногах, покачиваясь, тихонько побрела из комнаты на кухню.
В кастрюльке на плите я обнаружила ещё тёплое картофельное пюре. Оно было пушистое, светло-золотистое и источало такой нежный, совершенно волшебный аромат, от которого у меня закружилась голова…
Я не стала перекладывать пюре на холодную тарелку, а взяла эту тёплую, ласковую кастрюльку, поставила перед собой на стол и стала есть прямо из неё, большой ложкой. Никогда не забуду вкус этого пюре. И этот чудный аромат. Хотелось уткнуться головой прямо в кастрюльку и вдыхать, вдыхать, вдыхать…
Я отломила ломоть ржаного хлеба, так оказалось ещё вкуснее. Ничего и никогда я с таким наслаждением не ела. С каждой ложкой этой восхитительной еды я чувствовала, что крепну, как в сказке. И в ту минуту поняла, что я – ВЫЗДОРАВЛИВАЮ! И мне стало хорошо и радостно…
Ёлка по имени сосна
В середине декабря болезнь жёлтого цвета, наконец, покинула меня. Я даже походила немного в школу. И собрала там урожай хороших отметок. Учительница удивилась: как мне удалось не отстать от одноклассников за столько месяцев болезни? Просто мне слишком легко всё давалось, так что моей особой заслуги в этом и не было.