Там, где всегда ветер
Шрифт:
Васильевка
Ездили с бабушкой и Маришкой на недельку в Васильевку. Старое зеркало, мальвы под окном, петуньи… Самара, лес, неутомимая кукушка… Всё как всегда.
Устроившись на ветвях старой груши, читала Беляева… Бабушка мастерила для Маришки (как когда-то для меня) матерчатую куколку с волосами из кукурузных золотистых волосков (они почему-то называются «рыльца»), и Маришка заплетала эти прохладные, шёлковые рыльца в косички… Я тоже так делала, когда была маленькая. Всё повторяется. Всё идёт по кругу. И от этого как-то хорошо,
Никогда не кончится Васильевка. Всегда будут цвести мальвы под окном белой хатки, розовые и тёмно-красные, измазанные в серёдке густой жёлтой пыльцой, всегда будет куковать задумчивая кукушка в прохладном лесу за рекой, всегда будут сидеть по вечерам на крыльце, вспоминая былое, три мои бабушки, одна родная и две двоюродные, но одинаково любимые – три сестры: Дарья, Матрёна и Евхимия, в девичестве – Волконские.
И я всегда буду приезжать сюда, каждое лето, как приезжаю с первых лет своей жизни, чтобы вдохнуть эти тёплые, родные запахи, от которых кружится голова: мальв, петуний, парного молока, свежеиспечённого хлеба…
31 августа
Последний раз в гостях у Томы. Слушаем магнитофон. Поёт наша любимая Эдита Пьеха. Грустная и нежная песня, называется «Город детства»:
«Где-то есть город… тихий, как сон… Ласковым снегом до крыш занесён… В городе этом трава, как стекло… Где-то есть город, в котором тепло…»И – как ожог – детство кончилось! Вот сейчас. Именно в эту минуту…
Это было так остро, так пронзительно и больно, как будто от меня что-то отрезали, отсекли! Без всякого наркоза, даже местного.
ДЕТСТВО КОНЧИЛОСЬ. Отныне оно – в прошлом. И с каждым мгновением будет отдаляться всё дальше и дальше…
Прощай! Было много хорошего, было много грустного… Не знаю, чего больше. Но спасибо тебе за всё. За Философскую улицу, за Васильевку, за Мишку Бочкарёва, за балку, синюю от подснежников… За то, что хоть немножко, но в моём детстве был отец…
Я испугалась, что сейчас разревусь… Быстро попрощалась и ушла. Понимая, что к Томе больше никогда не приду. Я мгновенно выросла из нашей псевдодружбы.
Я шла по пустынной окраинной улочке, повторяя про себя: «Вот и всё… вот и всё… КОНЧИЛОСЬ!»
…Я сидела у распахнутого настежь окна, полыхал – на полнеба – густой, оранжевый закат…
«Но ведь это же ещё не конец? Не конец всему?… – думала я. – Ведь будет же в жизни ещё что-нибудь… что-нибудь хорошее…»
Часть 4. Свет в окошках
7 класс, мне 13 лет, на календаре: 1963-64
Лёля – родная душа
Первое сентября. Возвращаюсь из школы домой. И вижу в окне нашей кухни
Лёля – племянница Фёдора, она дочка его двоюродного брата. Таким образом, Лёля – троюродная Маришкина сестра, а значит – и моя. Хотя у нас с Лёлей нет кровного родства, но мы с ней похожи. Ещё три года назад нам говорили: «Сразу видно, что вы – сёстры».
Лёля приехала из Крыма к нам, в Вольногорск, чтобы учиться в нашем техникуме. Это её Фёдор сюда заманил, он любит Лёлю, как родную дочь, и жалеет её.Потому что Лёлю, когда она была совсем маленькая, бросила мать. В то время, как Лёлин отец, военный моряк, был в море, мать оставила Лёлю соседке, написала мужу записку, что полюбила другого, и уехала. Навсегда. Не оставив адреса. Это было в Ленинграде сразу после войны. С тех пор Лёля свою мать ни разу не видела, и даже забыла её лицо…
Потом Лёлин отец вышел в отставку, переехал в Крым и здесь женился на женщине с ребёнком. Надо ведь было как-то устраивать свою жизнь: хотел, чтобы у дочери была мать, пусть и неродная. Таким образом, у Лёли появились новая мать и старший брат. Лёля называла мачеху матушкой, а со сводным братом сразу сложились очень непростые отношения: мальчик был ревнив и не хотел делить свою мать ни с кем. А потом родился младший братишка, которого Лёля обожала, как я свою Маришку. Кстати, и разница в возрасте у них примерно такая же, как у нас с Маришей.
И всё было бы ничего, если бы не одно «сказочное» обстоятельство: Лёля стала в этой семье настоящей Золушкой. Когда мы втроём (бабушка, Маришка и я) три года назад у них гостили, мы с бабушкой поражались, как много работает эта девочка, которой тогда было всего пятнадцать лет. Фактически весь дом и все заботы о семье лежали на Лёле. Отец трудился в винодельческом совхозе (военный моряк стал виноделом), матушка тоже ходила на службу в какую-то непыльную контору, а после работы отдыхала, ничем себя по хозяйству особо не утруждая. Лёля же и готовила, и стирала, и бегала на рынок, и убирала, и присматривала за младшим братом. А старший брат, любимец матери, все дни проводил с приятелями на пляже. Забегал домой только чтобы поесть.
Особенно нелегко приходилось Лёле в разгар курортного сезона – с мая по октябрь, когда часть комнат в их домике сдавалась отдыхающим, за которыми тоже нужно было убирать и стирать. И всё это, конечно, вручную. Каждый день Лёля часами стояла у корыта и у плиты. Весь дворик был всегда увешан простынями и пододеяльниками. А к часу дня надо было успеть приготовить обед, потому что родители приходили обедать домой. А в сентябре начиналась школа, и Лёле приходилось крутиться ещё скорее… А матушка ещё ругала её за тройки!