Там избы ждут на курьих ножках...

Вихарева Анастасия

— Они всегда так? — брезгливо бросая в ведро очередное ухо, спросила Манька.

— Нет, иногда нечисть наоборот их раскладывает, — ответил Дьявол, помогая Маньке дотащить ведро с ушами до ямы, которая на четверть была уже заполненной.

Манька читала уши весь день, и на следующий день, а на третий день разразился настоящий ливень, который хлестал, как из ведра, мечась из стороны в сторону под порывами холодного ветра, который спускался с гор и достигал поляны от покрытой снегом земли. Где-то там, за пределами Манькиной земли, бушевал настоящий ураган, и неугасимое полено не успевало согревать капли дождя, пока они были еще в воздухе.

Не успела Манька выйти до ветру, как тут же промокла до нитки, и когда

вернулась, первым делом ей пришлось переодеться. Хуже, что из-за свиста ветра услышать ухо было уж совсем невозможно.

Пришлось перебраться в старшую избу.

Изба, заметив, что уши тащат обратно в дом, не сразу впускала Маньку и Дьявола, отстаивая свое право на безухое существование.

Дьявол долго препирался с избой, скрипя как половица, и Манька уже отчаялась найти у избы понимание, с тоской попинывая последний мешок с ушами, в надежде, что он свалится с крыльца, а там и докатится до самодельного стола, возле которого они обычно разводили костер, сложив из кирпичей небольшую печку, как вдруг дверь отворилась. Дьявол подхватил мешок и взвалил его на себя, другой рукой затаскивая за собой в избу Маньку, пока изба не передумала — дверь за ними закрылась с таким грохотом, что можно было подумать, их не впустили, а выставили.

Изба уже топилась. Гари было не так много, как Манька ожидала. Но в избе было на удивление прохладно.

— Я ей трубу наказал на ночь не закрывать, и окна оставались всю ночь открытым, — сказал Дьявол, заметив Манькино удивление. — Я, Маня, пожалуй, пойду, поброжу по белу свету, — виновато попросился он, прислушиваясь к завываниям, — а вы тут как-то пока без меня…

— Ну, иди-иди! — кивнула Манька, вздохнув невесело, понимая, что Дьяволу без этого никак.

В каждую непогоду Дьявол дрейфовал и бесновался, то кидаясь камнем вниз, то взлетая вверх, и у каждого, кто не искал теплое место, приноравливался сорвать головной убор, а то и утащить его самого. Но не только манила его свобода, а как признавался он сам, многие люди, устрашаясь бедствий, полагались на свою голову, замыкая уста чрева, и тогда каждый человек был как он есть: вампир — вампиром, человек — человеком, и многие слышали голоса нечестивых богов и пренебрегали ими, раскалываясь сами в себе. Так искреннее молиться Дьяволу могли люди только в такое время, когда ужас накрывал их, и каждый из них мечтал лишь об одном: спасти другого.

«Господи! — кричал человек всем своим сознанием. — Не дай упасть плите на этого человека, потому что я иду к нему!» И про Спасителей в это время никто не вспоминал, а просто искали силу, которая могла бы удержать плиту.

И было: человек спасал душу, или душа спасала человека — и уже никогда их жизнь не становилась прежней.

И как только вампир начинал клеветать, дух человека поднимался.

И когда Дьявол думал: стоит ли угробить человека сейчас, или дать ему еще чуть времени — склонялся ко второму. Когда еще ему удавалось так организовать и примирить людей?!

В последнее время и Манька полюбила непогоду, в надежде, что в оборотне поборет человек, который эту непогоду не любил больше всего, и они останутся сидеть по домам. Но рассчитывать на это не приходилось. Каждый зверь в оборотне понимал, что ночь и непогода лучшие его союзники, укрывающие злодеяния от свидетелей.

Время шло медленно.

Одно ухо за другим оказывались в ведре, но мешок с ушами будто сам собой наполнялся. Иногда попадались уши, которые были правыми, а ругались, как левые, или наоборот. К обеду изба наполнилась запахом хлеба и стряпни: изба как всегда чего-то кашеварила тихо сама с собою. По кухне проплывали поддоны, чугунки, пару раз на колодец с живой водой сходили те самые бадьи на коромысле, которые сами ходили по воду…

Маньке пришлось поднимать их на крыльцо.

Она удивилась, когда увидела, что ступени сложились в горку, и бадьи не смогли

подняться лишь потому, что шел дождь, и сама горка стала скользкой. Откуда изба узнала про такой способ, осталось для Маньки загадкой, но она сама еле поднялась по такому подъему, и вместо того, чтобы умно промолчать, попросила избу вернуть лестницу в исходное положение.

Изба заскрипела всеми своими половицами и бревнами, выказывая расстроенные чувства.

Причина стала понятной чуть позже, когда изба бесцеремонно выдернула у Маньки из-под носа очередное ухо и отбросила его в мешок. По столу проехалась сырая мыльная тряпка, потом еще раз, а потом на столешницу легла чистая выбеленная скатерть, вышитая узорами, почти такими же, как те, что украшали колодец, и стол уставился разными яствами, на которые Манька не могла смотреть без одури.

Толстые пышные рыбники, пироги с зеленым луком и с грибами, которые уже выставлялись на опушке то тут, то там пузатым воинством, и тем, что Бог послал от земли, а еще баранки, булочки, вареная рыба, печеная, икра красная и черная, щи, борщи, сладкая патока, медовуха, медовые пряники…

Что-то из этого, самое лучшее, изба сложила на поднос, закрывая рушником.

Манька вжалась в лавку, переменилась в лице, глотая слюни…

Изба готовила не для нее, ясно, как день божий… Узорные деревянные тарелки, глубокая и неглубокая, покрытые росписью, легли друг на друга, но не с Манькиной стороны, а с противоположного краю. К ним приложились две деревянные ложки и две кружки, большая и малая. По избе проехался пыхающий самовар и опустился на салфетку, рядом опустилась ваза с разными лепестками и листьями. К столу подъехал стул, на который опустилась подушечка, на мешок с ушами упало покрывало, прикрывая и два ведра с умершими ушами, которые она уже успела прослушать.

И как раз в это время в дверь постучали…

Манька вздрогнула и уставилась на дверь с испугом, понимая, что интеллект избы не позволит ей устрашить дорогого гостя…

Дверь открылась, и в избу вошло странное зеленоватое существо, прикрытое суровым полотнищем, сплетенным из стеблей водных растений. Сам он был выше Маньки на голову, сухожильный, с водянистыми, как у рыбы глазами, слегка навыкате, и чуть раскосыми, но глаза искрились и были живыми.

Руки обычные, только пальцы чуть длиннее и с перепонками, ноги — как ласты, кожа у существа влажная, очень эластичная, на голове — зеленые волосы, связанные в пучок, и каждый волос казался очень толстым. Острый нос и широкие густые брови из сплетенных волосьев, придавал его лицу некоторые птичьи черты. Он был старый, морщины на лице, как реки, бороздили высокий лоб и худые скулы, но по-молодому на складках губ играли ямочки, и еще одна на остром подбородке.

Гость, не обращая внимания на Маньку, прошлепал к стулу и уселся, окидывая взглядом приготовленные для него угощения. Губастый сверху и почти безгубый снизу рот растянулся в широченной улыбке, обнажив острые, как бритва треугольные зубы и широкие корневые, которые начинались за резцами.

— А ты, Маня, что же не ешь? — спросил гость, будто только что ее заметил.

Манька замотала головой, очень удивившись, что голос его был настолько приятен, будто она услышала звон капели или бьющихся друг об друга сосулек. Голос звенел высоко и зачем-то прошелся по избе немного эхом.

— Так это… — растерянно и расстроено выдавила из себя Манька, слегка заикаясь, — меня это… не пригласили!

— Так! — незнакомец уперся рукой о колено и пристально посмотрел на нее, чуть наклонившись над столом и приблизив к ней лицо. — Сколько раз ты отказывалась от угощения?

— Так это… — едва слышно выговорила она, — здесь это… покойники…

— А поминать их разве не следует?! Изба-то тут при чем? — грозно спросил незнакомец и мудро заметил: — У тебя, я смотрю, вампиры с гробами склеп устроили, но ведь изба тобой не брезгует!