Там избы ждут на курьих ножках...
Шрифт:
— Слава Богу, наконец, дошло, присно и во веки веков, аминь! Нечисть друг друга умом пробивает! Вот, например: один власти хочет, второй тоже. Конкуренция. И эти двое, понимая, что вместе никак, начинают друг дружке козни строить. Я всегда там, где дьявольского ума и изворотливости больше. А там уж кто кого. И если силы равные, кто-нибудь да расстанется с жизнью! И съели бы давно последнего человека, если б я им иногда друг друга не заказывал! Потому и расстраиваюсь, если способный вампир не умеет приблизить конец соперника. А человеку откуда знать, с чем он столкнулся, если знаний нет?! Люди не станут убивать вампиров, у них нет головы, которая согрела бы этой мыслью! Но то и любо,
— Ну, не вреди тогда! — попросила Манька, вставая, подбирая охапку хвороста и бросая в огонь.
— Не вредить тоже не могу, — Дьявол посмотрел на Маньку с тяжелым вздохом, и где-то в глубине его бездонных пропастью тьмы глаз чего-то озарилось светом. — Что ж я против самого себя восстану, если на роду написано наказывать глупость?! «Дура» — понятие относительное. Иной бывает таким умным, что мог бы миром править, а только ум его у вампира. Нечисть как раз менее умна, чем человек с душой. Сознание половины разрушается в Аду, и земля несет только те образы, что с самой нечистью связаны. Но если грех глаза мне мозолит, как не откроюсь для устрашения? Не позволяй пить себя вампирам. Но как не позволишь, не имея представления о собственной голове? Уж лучше тут буду строить козни, чем в Аду искоренять, как зло. Глазами видишь и не разумеешь. На твое благо. Дай-ка мне руку!
Манька протянула Дьяволу руку — а он вдруг прижал ее ладонь к каленому посоху, которым мешал угли, и то ли случайно, то ли нарочно оставил его лежать в костре.
Манька не ожидала подвоха — отскочила, сунув руку в снег. Ей казалось, что рука отнялась. Крупные слезы сами собой покатились по щекам.
— Это цветочки. Ягодки будут в Аду. Открою тебе секрет: огонь Тверди не имеет ничего общего с этим огнем. Он убивает сознание. Если так чувствуешь боль, которая с сознанием не имеет ничего общего, как сознание почувствовало бы боль себя самого, когда боль будет внутри и снаружи? Это не будет бессознательность, это будет осознанный уход в Небытие, когда Небытие вгрызается в сознание.
Дьявол подошел к Маньке, взял ее руку и подул на ладонь. Боль сразу ушла. Даже краснота, которая успела расползтись по ладони, побелела.
— А Ад, он где? — спросила Манька, недоверчиво покосившись на свою руку.
— И далеко и близко. В Безвременье. — Дьявол опять рассмеялся и посмотрел на нее так, словно самому не верилось, что Господь Нечисти сидит с человеком и открывает ему тайну за тайной. — Веришь, нет, я Вселенную силой мысли создал со всеми вытекающими законами, причинами и следствиями. А всех прочих решил не допускать до своего незапятнанного Идеального Образа. Это на солнце могут быть пятна, а мне иметь не положено, иначе вся вселенная в Небытие уйдет, охнуть не успеешь! Появись на мне пятно — все мироздание начнет равнение брать на новую голову. Вот и охраняюсь, спроваживая от греха подальше всякую нечисть, и, извини, Манька, людей порой добросердечных. — Дьявол вздохнул. — Ты не представляешь, какая это мука, искоренять людей, зная, что дай им знания, они рыли бы землю носом, чтобы живыми остаться. И был бы человек непорочен, как солнце, что светить должно на все времена. Какая мука!
Дьявол прижал руки к сердцу и застыл, будто прислушивался к нему.
— И что мешает?! — Манька криво ухмыльнулась: сердца у Дьявола не было. Кто бы еще чтил этот разумный пространственный космический интеллект! Пожалуй, она одна и могла зреть явление Господа. Но мало найдется людей, которые после этого уйдут с миром — больше тех, кто побьет ее, чтобы не распускала язык. Чего доброго, глаза выколют, как тем слепым старцам, которые по государству сказки сказывали. —
— Человек не умеет хранить секреты, тогда как жизнь вампира секрет. Небытие и написало. Знаешь, сколько милых фраз мог бы я сказать о нас с ним? — Дьявол поднял одну руку, вторую отвел в сторону и продекларировал: — И было Небытие — Бытием. И стало Небытие — Бытием. И стало Небытие и Бытие. Небытие есть начало и конец Бытия, — Дьявол остановился, почесав макушку. Произнес с грустью: — А Бытие такое маленькое!
Нет, верить Дьяволу не стоило. Все-то он мог, да ничего не мог. Ишь, куда его занесло, горазд был заливать! Как у Дьявола получалось: и скандалить с ней, и мириться, и происки уготовлять, и заставить в рот себе смотреть?! Но она тут же примолкла, стоило ей заглянуть в его глаза.
В сердце Дьявола была Бездна. Он не шутил. Такая же пустая, черная, немая, глубокая и бездонная, какая отражалась в его глазах. Лишь изредка они искрили, когда многие его мысли были обращены к ней, и он придавливал ее сухим и безжалостным обращением в ее недра, или когда Бездна чувствовала лакомый кусок пищи, которым Дьявол готов был пожертвовать и скормить, заведомо зная, что Небытие не могло смириться с присутствием Бытия. У него тоже была душа, и она не претендовала на его землю, но угрожала всякому, кто осмеливался пойти против Дьявола. Наверное, для Бездны Дьявол был частью ее самой. И где-то там, где не было земли, Дух его все еще витал над нею. Но сам он уже всецело принадлежал земле, как мать своему ребенку. Он не пронизывал Бездну, но он видел ее. И была она ни мертвой, ни живой. Место погребения, где кость земли подвергалась тлению и становилась частью ее самой.
Манька уже вернулась в реальность, и видела перед собой только снег и костер, и укутанные снегом деревья в отражении огня, темный лес, где рыскали звери, котомку с железом, что стояла рядом, Дьявола, который был совсем как человек, — и не страшный совсем.
Небо побледнело, звезды гасли одна за другой.
Она верила Дьяволу. Но ее сердце исключало возможность существования вампиров, и даже смерти. Впрочем, чувства обманывали ее каждый раз, когда она окрыляла себя надеждой, оставляя привкус горечи, и она знала, доверься она сердцу, давно бы пополнила ряды убивающих свою боль вместе с собою. Но пока вампиры были далеко, она могла не думать о них. Мысли о вампирах не приблизили бы ее к цели, но вполне могли привлечь их внимание, учитывая, что они читали ее матричную память.
И вдруг Маньку озарило, почему вампиры не искали Дьявола: он не существовал в пространстве как материальный объект, он был везде и нигде, его образ не имело смысла искать, он был Бог, и каждый день и ночь кормил ее мыслью, что он рядом. Может быть, в матричной памяти были записи о нем, но вряд ли вампиров интересовали мысли человека, приговоренного к смерти. Она представила, как, должно быть, весело было вампирам вспоминать ее, которая, исхудав, преодолевая трудности пути, погребенная заживо в лесах и закованная в железо, пыталась пробиться к Благодетельнице на прием.
Ей и самой стало смешно.
— Но советом помочь могу иногда, — между тем продолжал Дьявол, скромно потупившись. — Если видит меня человек и голос мой слышит. К сожалению, в виде мыслительной материи человек принимает только удивительную свою неблагонадежную изобретательность, которая искореняет угрожающие ему объекты и идеологии. Не потому что я не открываю ему иное, исключительно в виду избирательной направленности самого человека…
Дьявол вдруг остановился и внимательно посмотрел на Маньку, заметив, что она улыбается своим мыслям и совсем не слушает его.