Там избы ждут на курьих ножках...
Шрифт:
— Манька, ты не забыла, — прикрикнул он, отрывая от задумчивости, — что тетка Благодетельницы Кикимора исчезла из поля зрения вампиров сразу, после твоего туда прихода? — напомнил он. — И если ты думаешь, что они там клювиками щелкают, на сердце руку положа, постараюсь тебя разубедить! А может быть, ты решила, что Бог Нечисти у тебя в кармане, раз глубоким снегом ограждает, и хищным зверем окружает? Ошибаешься! У моего поведения есть веские основания: я не тороплюсь устроить вам встречу исключительно по причине неравенства сил. Ты сама недавно заметила, что я готовлю нечисть к встрече с более сильным противником. Будь горда тем, что я посчитал
От громкого голоса Дьявола, неожиданно прервавшего ее мысли, Манька вздрогнула, тут же открыла и закрыла рот, сообразив, что Дьявол, как всегда указал ей на пробел в уме. Возможно, он и в самом деле решил, что она подходит поставить ее в ряды нечисти. Вряд ли вампиры охали и ахали, как только что представилось ей. После всего, что Дьявол открыл о вампирах и Помазаннице, пора бы ей перестать думать о них, как о людях, в которых добро побеждает зло. С ними как раз наоборот. И только уверенность, что она уже замучила сама себя, могла бы их остановить, или где-то впереди они видели лучшую перспективу переселения ее в Царствие Небесное.
— А как вампиров убивают? — обречено спросила она, напомнив себе, сколько раз Дьявол увиливал от ответа и прикрывался ласковыми словами, когда готовил ей уловление и вел в очередную западню.
Дьявол отшатнулся, промямлил что-то себе под нос и поморщился.
— Известно чем, кол осиновый, чеснок, крест животворящий, вода живая да огонь неугасимый, — неохотно признался он.
— Осиновые колья я настругаю, огонь запалим, а как быть с чесноком и крестом? И живой воды у нас нет, — вздохнула Манька.
— Тю! Торопишься ты! — воскликнул Дьявол. — Сначала научись вампира от простого человека отличать! — он оскалил зубы. — Ложись-ка спать, утро вечера мудренее.
— И то верно, — сказала Манька, подбросив в костер сучья и залезая в укрытие в снегу, устланное еловыми ветками.
Котелок с горячими углями стоял рядом. Она поставила его при входе, чтобы дым выходил наружу. Было уже утро, но сон не шел, и Манька долго думала о железе и о Благодетельнице. Думала она и о том, что, наверное, не получится у нее ничего: железо оказалось не простым, и Благодетельница была не человеком, а если Дьявол решил сделать ее нечистью, то вряд ли у него получится. Умирать ей совсем не хотелось, недолгой была ее жизнь, не так много она видела в жизни. И снова разделилась она сама в себе.
Манька с сожалением посмотрела на железные обутки, которые стояли рядом.
«Может, железо какое-то уж слишком железное? — подумала она, проведя рукой по подошве. — Вроде были к вечеру царапины, а на утро опять их нет, как только что из кузни! Заприметил ли их Дьявол, или опять сказал бы, что мало ходила?»
Задача казалась ей почти неразрешимой. И она стала думать о другом, представив, как гордо и независимо идет по жизни, и не изнемогает. Манька вспомнила колодец, медведицу, волка, и тяжело вздохнула, потому что завтра уже наступило, и снова она пойдет, но не гордо совсем — согнувшись под тяжестью тяжелой ноши. «Мне бы лошадь!» — сказала она как-то однажды,
Боль ушла, тяжелые веки слиплись, и сознание уплыло вместе с мыслями, которые все еще роились вокруг, перескакивая с одного на другое, но Манька их уже не слышала…
Глава 10. Посредников много, а счастья мало…
Сон у Маньки был неспокойный. Снилось ей, что избушка ее совсем развалилась, так что жить ей скоро будет негде, и что покойница мать, которую она, кстати, никогда и не видела — отказалась она от Маньки почти сразу после рождения, осуждающе выговаривает ей за ее непокорность и грозит всякими муками.
А еще снилось, будто она маленькая и сидит под голой железной кроватью. В воздухе летают отрубленные головы, которые уже совсем сгнили, так что одни черепа остались, а которые только начали гнить. Один из черепов, похожий на лошадиный, упал на землю и покатится к ней, чтобы сделать какое-нибудь непотребство. Но она почему-то не испугалась, а начала разглядывать головы, прикидывая, как они могут летать, если крыльев у них нет, и даже тело осталось где-то в другом месте.
И вдруг увидела себя в поле — она почти летела над ним, над большими синими, красными и желтыми цветами, над зеленой до одури травой, а небо было синим-синим, как лазурное море, которое было где-то тут, рядом — сырое и соленое.
Манька ахнула и подумала радостно: неужто это я, Манька?
И как только подумала, сон на нее обиделся, не иначе — вдруг начал выталкивать ее из себя, потому что ей такие сны не полагались…
Сон был чужой — Манька сразу поняла, но из сна уходить не захотела, сопротивляясь выталкиванию. И сразу стала вроде как заключенной в оболочке, где-то в животе у человека, который какое-то время еще продолжал парить над полем. Оболочка его ей уже не принадлежала, и Манька отчаянно позавидовала тому, кто смотрел такие сны.
Проснулась она с тяжелым чувством обреченности. Утро подходило к концу. Дьявол не мешал как следует отдохнуть. Поначалу, когда она только собиралась в это удивительное странствие, все казалось легко. Легко топать в железе, легко тащить на спине запаски, и думалось, что выйдет она за огороды, а Идеальная Женщина Радиоведущая — вот она!
Да не тут-то было!
О железный каравай она уже в который раз обломала все зубы. Дьявол обещал, что новые ломаться не будут, но ломались. Да так быстро, что едва из десны успевали показаться. Ну хоть росли! И почти не убывало железо, убивая желание жить. Тянуло и мозолило, и снашивало мясо до кости — поклажа на спине легче казалась! Котомку с железом хотя бы око не зрило! И получалось наоборот, не она железо — железо ее снашивало. И уж домой бы воротиться, да куда?
Если Дьявол не обманул, то не было у нее дома. И не было людей, которые бы приютили. Все кто на пути попадался, в стороны шарахались, как от прокаженной заразными болезнями. Жизнь ее в родной деревне была бы не легче, чем в глубоком лесу, знала она ее наперед. Странствие же делало жизнь непредсказуемой. К слову сказать, когда отказывали, Манька не обижалась — с голодухи каравай железный казался вкуснее. Одну четверть она осилила. Если верить полученным расчетам, то получалось, что сносить железо она сможет не ранее шести лет. Срок большой, но начало ему было положено — и где-то далеко маячил конец.