Там, на войне
Шрифт:
Сквозь храп и бурчание дверь казармы ядовито скрипнула, двое запыхавшихся побубнили с дневальным и полезли на вторую нару, сдвигая собратьев. Сонное воинство отозвалось руганью и угрозами:
— Разъелозились!
— Завтра получите сполна. Полами отработаете, — это уже командир четвертого отделения сквозь сон заверил опоздавших.
— Да ладно, отмоем свое, — уговаривал командира один.
— Развести грязь да высушить, делов-то, — пробурчал второй.
А первый, оправдываясь, азартно зашептал соседу, да так, что и остальным
Иван сел на нары и громко, на всю казарму, спросил:
— Как так обидели?
Сверху донеслось:
— Как обижают? Прижали у хозмага, аж доски трещат.
— Где? — Татьянников в тот же миг сгреб из-под головы все, что там лежало, соскочил в узкий проход.
— Сказал тебе, на базарной.
А Иван уже простучал ботинками, уронил по дороге ремень и опрометью бросился к выходу.
— Ты куда?! — крикнул ему вдогонку Даниил и спрыгнул с нар.
— Вы что… сорвались?! — закричал дневальный и словно командой «подъем!» разбудил всю роту.
У ворот часовой орал:
— Стой! Стой, стрелять буду!
Калитка возле ворот была распахнута. Даниил бежал вслед за Татьянниковым. Часовой сопел, передергивал неподатливый затвор.
— Татьянников, назад! Стой, Татьянников! — кричал командир отделения, стараясь на бегу застегнуть ремень и при этом не потерять тяжелый ботинок.
Сзади бабахнул выстрел и прозвучал как пушечный. Во двор выбежал дежурный по части, путаясь в лямке противогаза. Караул был поднят «в ружье», в суматохе всю учебную роту сдернули с нар по тревоге. Связные кинулись рысью к соседним домам будить своих командиров.
Подбегая к базарной площади, Иван по деревенской привычке хотел выломать кол из плетня, но ни кола, ни плетня не было, он рванул что попало, и в руках оказалась штакетина от забора. Собаки в городе, не приученные к переполохам, лаяли надрывно и хрипло.
Еле управившись с дыханием, Лозовой встал на перекрестке, озираясь по сторонам, и сразу услышал возню. Он кинулся влево, к краю базарной площади, угодил в здоровенную лужу, зачерпнул полботинка. До него донесся голос Ивана:
— Где она?! Ты меня так не возьмешь… Куда дели?!
Раздался треск ломающейся штакетины и исступленный вопль:
— Дай ему по фарам!
— Отыми у этого психа дрын!
— Вали его!
Даниил с разбега врезался в гущу дерущихся, хотел дотянуться до Ивана, но тут же схлопотал по скуле, да так, что и в пятках загудело. Хоть старался разнять, командирские команды применял, но увяз в драке, получая то справа, то слева, а то и прямо в переносицу. Да и сам бил куда придется, а в промежутках все-таки выкрикивал:
— Кончай драку!.. Хватит, говорю!.. Погоди, Татьянников!
Но куда там. Иван сражался куском переломанного штакетника и только чудом не засветил сотоварищу. Он бросался от одного к другому, бил, сам получал не меньше
— Куда дели, гады? Убью-у-у…
Дерущиеся падали — кто под ударом, кто оступившись от промаха, — вставали и без оглядки кидались в свалку. Это уже была не драка, а молотьба. Такие сражения на селе по большим праздникам бывают. В них одного-двух убивают или увозят с переломанными позвоночниками, а потом удивляются: «Почему это так много кривых в нашем селении?»
Только беззаветность и полное пренебрежение личной безопасностью позволили устоять Ивану и Даниилу в этом сражении.
— Ломи!
— Отпусти, гад!.. Уху оторвешь.
— Бей психу по горлянке!
На Ивана навалилось сразу трое, а четвертый все еще махал руками перед измордованным Даниилом. Штатские явно побеждали военных под воздействием превосходящих сил.
— Баста! — неожиданно гаркнул худой сутулый верзила, захвативший в клещи Иванову голову. — Из чего драка?.. Говори! Не то удушу, курва… Говори!
— Где она? — прорычал зажатый со всех сторон Иван.
Еще махали руками, но уже не дрались, устали, больше держали друг друга. Тут командир все-таки сообразил, что пришло время для переговоров.
— Погоди, — проговорил он, — разберемся. Куда дели?
— А чего разбираться?
— Где?.. — еле выговорил Иван.
В отдалении захлебывался милицейский свисток.
— Эта, что ли? — спросил один из парней.
Все расступились. На ящике у сарайной пристройки хозяйственного магазина жалась к углу фигура в платке, кацавейке, торба с веревками валялась на земле рядом. Иван кинулся к ней, споткнулся, пропахал на ладонях, поднимаясь, протянул обе руки:
— Маша, — и в тот же миг схлопотал сокрушительный удар ногой.
— Не лезь! — на перепуганных низах прорычала жертва. — Я те дам «Маша»!
— Да не она это, — радостно проговорил Иван, обращаясь к длинному, а тот зло ругался и вытирал рукавом окровавленную шею.
— Отвинтить бы тебе калган — «не она!», — передразнил его длинный.
— А вы чего к ней привязались? — смиренно спросил Иван, разглядывая сидящую.
— С печи свалился?! — зло ответил ему коренастый с оторванным рукавом ватника. — К такой, пожалуй, привяжешься. Вон, у нее кувалды вместо рук.
— И нога тоже, — согласился Иван, — железная!
— А сам? — сводил счеты длинный.
— Оно, конешно, нехорошо. Вы, ребя, извиняйте — промашка.
Растирая грязь на ладонях, он спросил сидящую на ящике:
— Ты чего к ночи на базар поперлась? Гляди, какой хруст из-за тебя.
— Вас не спросила, фулиганье проклятое! — Она вдруг заплакала. — Кати отседова!
— Вы, может, ищете кого? — решил внести ясность Даниил и тут же пожалел..
— Не суйся, кобелище! — злым криком погнала его женщина, словно он был главным виновником происшествия. — Паскуда! — Она подняла с земли свою тяжелую торбу и снова уселась на ящик.