Там, на войне
Шрифт:
Машина остановилась. Перед задним бортом полуторки появился Старостин. Иван спохватился и занес ногу, чтобы спрыгнуть на асфальт.
— Сиди! — остановил его командир. — А ты, москвич, давай в кабину, и чтоб точно по азимуту. — Он протянул ему бумажку с адресом.
За стеклом кабины летел навстречу перекрашенный, кое-где замаскированный, а кое-где уже разбомбленный, пригашенный хмурым осенним небом его город. Как это он мог его не узнать? Если рвануть и проехать Крымский мост — будет ЦПКиО. Но сейчас не туда. По Кропоткинской, мимо Дома ученых, мимо Музея изящных искусств до Библиотеки
Поднимались по широкой лестнице на второй этаж и проходили длинными коридорами. Там люди двигались стремительно и исчезали в дверях. Гулкий стук шагов, никаких разговоров. Иван опешил и даже перестал приветствовать начальство. Старостин одернул его. Старший лейтенант шел широко и свободно, только раз-другой остановил штабистов, что-то спрашивал и двигался дальше. Лицо у Ивана горело, он понял, что попал в святая святых высшего военного ведомства!
Человек с тремя звездами в петлицах, глядя себе под ноги, прошел по коридору, и за ним еще четверо. Сразу видно: приехал издалека, лицо обветренное, распахнутая шинель забрызгана грязью, фуражку держал в руке и носовым платком вытирал лоб и шею. Прошли, как пронеслись! Только сырым ветром пахнуло.
— Это как… — три звезды? — застыл в приветствии Иван и все-таки спросил у Даниила.
— Три звезды в петлице — генерал-лейтенант, — тихо сообщил ему командир отделения, словно это была тайна.
За все месяцы, что находились в армии, еще ни разу такого армейского чина они не видели. Раньше Даниил видел новых генералов на улице Горького целыми стаями — шли на парад или возвращались с парада, а тут всех куда-то смыло — или уже воевали? А Ивану вообще видеть новых генералов со звездами в петлицах не приходилось. Ведь еще недавно были командиры со шпалами да ромбами.
Старостин разговаривал со своим приятелем:
— Как там Брянский фронт?
Приятель ответил как-то невразумительно.
— Того, что ли? — переспросил Старостин.
— Ну как тебе… В центре — в кольце. С флангов… отходят к Волге. Юго-западнее Калинина и частично к Можайскому рубежу. Но частично.
— Ну, знаешь! — вскинулся Старостин.
Дверь распахнулась, и вышли сразу трое. Бритый наголо коренастый генерал протянул Старостину пакет, а тот первый раз вытянулся по-настоящему и произнес:
— Есть, товарищ член военного совета… — хоть тот ничего не приказал.
— Полковник Полосухин занимает оборону на том участке шоссе, — сказал член военного совета и кивнул на стоящего рядом худощавого полковника. — Передайте Рогожину, что он поступает в распоряжение полковника. Там, на Бородинском, его приказы для вас будут обязательны.
Худощавый полковник стоял по правую руку от члена военного совета. Он глухо сказал Старостину:
— Еще передайте Рогожину, я заверил члена военного совета, что эту высокую честь личный состав дивизии оправдает.
Все разошлись в разные стороны и скрылись за тяжелыми дверьми.
Из приоткрытой боковой двери было слышно: «…Расчет сделал Кудрин… Ку-дрин… Нет, вы все-таки запишите… И передайте… В среднем на километр ноль целых шесть десятых орудия. На Можайском — один и пять десятых… На Малоярославском — до двух. Пять-шесть на главных направлениях, а на других…» — дверь захлопнулась.
Иван развел руками:
— Нуль целых хрен десятых — это как понимать?
Даниил разозлился:
— Ты не придуривайся. Это средние цифры!
— Оно конешно, — согласился Татьянников и помрачнел.
Позднее Даниил улучил удобный момент и очень тихо спросил у старшего лейтенанта:
— Похоже, что мы на Бородинском будем?
— Держи язык за зубами, — приказал Старостин.
— Есть! За зубами! — ответил тот и больше ничего не спрашивал.
Так уж было, и слова из песни не выкинешь: чего не знали солдаты, чего не знали их командиры, что было порой засекречено и хранилось за семью печатями, то знали бабы на станциях, те, которые сидели там в обнимку со своими заплечными мешками и ждали каких-то им одним ведомых поездов-эшелонов.
В переполненных и пустых вагонах, на открытой платформе, на попутной машине, миновав заставы особых войск, кого перехитрив, а кого умолив слезно, Мария все-таки добралась…
Честно говоря, если бы не тыловики, не хвосты запасного полка, ни в жизнь не найти бы ей этой лесной стороны с опушкой, где укрылась рота, в которой служил ее Иван.
Так вот, на опушке голого леса, изрытой окопами, появилась она. Хорошо еще, начальства поблизости не было. Оказались на опушке два дружка-балагура, Овсянников и Сережа Мизенков. Они узнали ее еще издали.
— Невезение, — прямо сообщил ей Сережа, — нет его тут.
— А где же? — насторожилась Мария.
— С командиром отделения рванули в столицу по неотложным делам.
— Это каким же таким? — еще не теряя надежды спросила она.
— Какая нужда у солдата? — стал разъяснять Овсянников. — Первая — защита отечества, вторая — девочки. А командир отделения москвич, у него их там табун.
Мария не приняла его шутку, видно, особой тяжестью дался ей этот переход до Подмосковья: лицо осунулось, кожа потемнела, огрубела, а в глазах появилась какая-то отрешенность. Овсянников понял, что ей сейчас не до шуток.
— Ты говоришь, с Даниилом поехал? С Лозовым? — еще раз спросила она.
— С ним.
— Может, у него и табун, да он как-никак командир, не станет Ваньку таскать за собой, — дышала она тяжело.
— А куда же он его денет? — все-таки вставил Ми-зенков.
— Вот обломить бы дрын да отходить бы как следоваит! — с яростью проговорила Мария, и стало ясно, коль придется, она и такое может, только неясно было, кого — Мизенкова, Ивана, Лозового или еще кого-нибудь.
На грунтовой раскисшей дороге за ее спиной остановилась машина-пикап. Из кабины вышел командир с красной повязкой на рукаве шинели. Он что-то сказал двум вооруженным бойцам, сидящим в кузове. Те соскочили на землю и направились прямо к ним.