Там помнят о нас
Шрифт:
— Как почему?.. Деревня Щеки стоит в лесу. А фрицы не очень-то леса любят. Поэтому люди в такой деревне живут спокойнее и едят сытнее.
— Логично. Бери троих ребят и отправляйтесь. А сколько туда километров?
Николай склонился над картой, зашевелил губами.
— Та-а-ак. Если по прямой, то не меньше тринадцати. Дорога сначала лесом, потом просекой.
— К утру обернетесь? Как думаешь? — прервал его командир.
— Хлеб путника несет, а не наоборот, товарищ командир, — ответил Голохматов и засмеялся. — Постараемся обернуться.
Баженов
— Хорошо… Сводку последнюю о положении на фронтах знаешь? Голохматов кивнул утвердительно. — Обязательно расскажите людям все, что знаете о положении на Большой земле… Да себя в порядок приведите, чтоб за бандитов вас не приняли. Вид у вас не очень-то… О месте дислокации отряда ни слова, ясно?
— Ну! Само собой.
— При встрече с врагом в драку не вступать. Стараться исчезнуть тихо. Без продуктов не возвращаться… Расспросите жителей о местных партизанах: есть ли они тут и где? Может, что слышали о наших?
„Вот и еще четверо ушли из отряда, — невольно подумал я. — Где же группа Галушкина? Удастся ли ему с грузом добраться до лагеря по такой распутице?“…
Было уже около десяти утра, когда по лагерю разнесся радостный крик:
— Идут! Иду-у-ут! — кричал с просеки дозорный, забыв об осторожности.
„Кто идет? Галушкин или Голохматов?“ — подумал я…
Это был Голохматов. Вот они показались между деревьями, обвешанные вещевыми мешками, узлами и узелками. В руках несли бидон, в каких возят молоко. Бойцы рассказали, как в крайнем доме деревни Щеки их встретили сначала подозрительно и отчужденно. Не поверили, что свои. Тогда ребята рассказали, о Большой земле, передали последнюю сводку Совинформбюро. Только после этого хозяева смягчились. Накормили. Сказали, что староста у них в деревне хоть еще и не открытый враг, но довольно сволочная личность. Две дочери хозяев сходили куда-то. Принесли картошки и другие продукты.
Хозяева, приветившие ребят, рассказали, что в лесу, ближе к железнодорожной станции Красное, в прошлом году находился небольшой партизанский отряд из местных. Говорят, они даже поезд германский подорвали. Из сваленных тогда цистерн пролилось много керосину. Кое-кто из деревни ходил к месту крушения и скрытно от германцев собирал тот керосин из выемок. Но где тот отряд сейчас, ничего не знают.
Слышали и про других партизан, что на лыжах ходят. Жители называют их „шубниками“. Но и про них крестьяне тоже ничего конкретного сказать не могли.
(После мы узнали, что „шубниками“ местные жители окрестили людей из отряда лейтенанта Озмителя и нас.)
Теперь, запасшись продуктами, мы решили активизировать установку мин на железной дороге.
На боевое задание вышли три группы.
Ночью мы услышали гул мощного взрыва. Он долетел со стороны железнодорожной магистрали, куда ушли боевые группы. Гулкое эхо долго катилось над лесом, постепенно затихая вдали. Нет, так резко мины, зарытые в грунт, не рвутся, что-то другое…
Подошел Бажанов. Ребята окружили нас. Все молча всматривались в ту сторону, откуда
Именно так взрывается мощный открытый заряд. Десятки раз приходилось нам производить похожие взрывы под Москвой. „Да. Раньше времени сработала одна из наших МЗД“, — подумал я про себя.
— Та-а-ак, — неопределенно протянул Бажанов. — А вы почему не спите? повернулся он к бойцам. — Завтра будет трудный день. Всем спать!
На завтра мы планировали установить на „железке“ все оставшиеся МЗД, а их было еще пять штук.
Люди молча разошлись по шалашам.
Мы с Баженовым присели у шалаша. Радист рядом колдовал над своей „Белкой-1“.
— Ковров, — окликнул его Бажанов. — Завтра постарайся подробно записать сводки Совинформбюро. Будем размножать и распространять их среди населения. Как рация, в порядке?
Ковров утвердительно кивнул.
— Только проходимость волн стала хуже. Большая влажность. Придется антенну поднимать выше.
— А кто тебе мешает?.. Если самому трудно, проси ребят.
— Я так и делаю.
Обо всем этом Бажанов завел сейчас разговор только для того, чтобы не молчать. Тяжелые предчувствия; давили камнем.
Первая потеря
Светало. Облака стали реже. Кое-где в появившихся оконцах мерцали мелкие звезды.
— Стой! Кто идет?! Пароль? — донеслось со стороны просеки.
В предрассветных сумерках показались фигуры трех лыжников. Подойдя к штабному шалашу, они положили на землю две лыжи, закопченные обрывки от плащпалатки, устало оперлись на палки, опустили головы и замерли.
— Что случилось? Где ваш командир? — кинулись мы к ним.
Это были Павел Маркин, абхазец Хаз-Булат Мамацев и Петр Горошко. На голове Петра белела марлевая повязка. Ушанку он держал в руках. Маркин, скрипнув зубами, кивнул на принесенные вещи и глухо сказал:
— Командир погиб… На мине подорвался.
…Место для установки мины ребята выбрали на изгибе дороги. Яму копали двое: один долбил ломиком мерзлый грунт, а второй руками выбирал его и ссыпал на плащ-палатку. Остальные вели наблюдение. Когда яма была готова, в нее осторожно поместили МЗД. Командир отделения Корнилов остался один, чтобы докончить работу.
Вскоре издали донесся свист паровоза. Ребята просигналили Корнилову об опасности. Но командир, приказав им отойти еще дальше, задержался у мины.
Неожиданно сильный взрыв заглушил все звуки вокруг. Паровоз тревожно загудел и на скорости проскочил опасный участок…
Ребята бросились к командиру. Но нашли лишь клочья плащ-палатки.
Вторая боевая группа под началом Виктора Правдина возвратилась в лагерь перед самым рассветом. Сегодня их опять обнаружил и обстрелял немецкий патруль. Мину не установили снова.
Не очень-то нам везло поначалу.
Третья группа, Николая Голохматова, а с ним Иван Келишев, Саша Назаров и Андрей Сосульников, ушла на двое суток. Но в назначенный день Голохматов не вернулся. Не было все еще и группы Галушкина.