Там за морем деревня… (Рассказы)
Шрифт:
«Хитрый какой! — подумал Салман. — Так я тебе и скажу адрес». Опустил глаза в пол и буркнул:
— Брата вылечите — он скажет. А мне говорить нельзя, — и помотал головой.
Доктор удивленно похмыкал:
— Однако… Я не ожидал, что ты начнешь с ультиматума.
Салман не понял, про что говорит доктор, и промолчал.
— Так это ты сегодня утек из приемника? — спросил доктор, смеясь.
Салман с тоской покосился на белую дверь, на ключ, торчащий из замка. «Все знает, заманил». И быстро начал прикидывать: «Выбегу — и по коридору. Мне бы только добежать до седьмой палаты…»
Доктор угадал его мысли. Встал, повернул ключ, вынул
— Если не возражаешь, я позвоню в приемник. Скажу им, пускай не волнуются, ты у нас.
Салман насторожил уши и внимательно слушал, что наговаривают из приемника:
— Вы этот народ не знаете, а мы знаем. Всё он врет, нет у него брата. Мы пересмотрели все сообщения, братьев никто не разыскивает. Вы этих бегунов не знаете. Все говорят, что папка бросил, мамка замуж вышла. Почти поголовно. И все едут к добрым бабушкам. Есть у нас один, который бегает к отцу-адмиралу, но он, поверьте, исключение. Кстати, он тоже врет. Только что приехала мать и сообщила, что насчет адмирала абсолютная выдумка.
Салман перекривился немного, услышав, что за беленьким уже приехала мать. И отец никакой не адмирал. Зачем беленький врал? Непонятно. Отец есть отец. У Салмана отец вор, но всё равно Салман не мог бы себе придумать другого. Пускай какой достался, такой и будет.
— Я за него отвечаю! — сердито кричал доктор в телефонную трубку. — Да! Никуда он от своего брата не убежит… Адрес? Нет, адреса я у него ещё не спрашивал. — Доктор подмигнул Салману: видишь, мол, вру из-за тебя. — Как зовут? — Доктор прикрыл ладонью низ телефонной трубки. — Слушай, как же все-таки тебя называть?
— Сашка, — выдавил Салман.
— Его зовут Сашей, — сказал доктор в телефон. — Он мне сейчас очень нужен… С тем, с другим? Плохо пока. Его фамилия? — Он опять прикрыл трубку ладонью. — Фамилию брата скажешь?
— Вылечите — он скажет! — уперся Салман.
Теперь он был уверен, что рассчитал наверняка. Витьку в больнице должны вылечить. Иначе они никогда не узнают, кто он и откуда. Витька выздоровеет — сам всё про себя расскажет. Ему чего бояться! А Салмана хоть бей, хоть пытай — он будет молчать. Витькин отец полковник, командир части. Его адрес вовсе никому не положено знать, его фамилию нельзя никому открывать. Салманово дело молчать — и точка. Витьку пускай правильно лечат, Витька им скажет. Люди разберутся: Витька ничего плохого не сделал. Мазитов сделал, фамилия теперь испорченная, можно сказать, если случится после одному влипнуть, а сейчас он с Витькой как брат с братом — не Мазитов, неизвестно кто. Сашкой зовут — на том и хватит.
Доктор совсем поссорился с начальником приемника, бросил трубку, отпер дверь и повел Салмана по коридору. Вот она, цифра семь на дверях палаты.
Витька лежал за непрозрачной стеклянной перегородкой. Лицо на подушке далекое-далекое и какое-то синее. Салман рванулся потрогать — теплое или нет? Доктор его схватил поперек груди и оттащил.
— Тихо, а то выгоню!
Салман встал к ногам Витьки, обеими руками впаялся в спинку кровати. Теперь он никуда отсюда не уйдет!
Его не гнали. Даже табурет под колени двинули: сиди. Он сел и не отрываясь смотрел, что врачи и медицинские сестры творят над Витькой. По стеклянным трубочкам текла какая-то жидкость, в Витькину синюю руку втыкали длинную иглу, стеклянный пузырек наполнялся кровью, другой пузырек мелел. Салман ничего не понимал и глядел, глядел, глядел…
За окном стемнело, в палате зажгли свет, потом свет погас, затеплилась слабая лампочка
— Я лягу в коридоре на диване. Ты разбуди, если что…
Он кивнул.
— Ты скорей поправляйся, — сказал он Витьке, когда они остались вдвоем. — В степь пойдем, суслика поймаем. Ладно?
Витька не отзывался, лежал недвижно.
Ночью Салман вышел в коридор, разбудил медсестру.
— Ты что? — Она вскочила.
— Адрес пиши! Матери телеграмму! — решительно произнес Салман.
— Какой адрес? — Она уронила голову на подушку. — Спят все. И ты ложись. Вон там, — она показала на второй диван. — Одеяло, простыня. Я тебе приготовила.
— Телеграмму! Телеграмму надо послать! — твердил ей Салман, но она уже спала. Он вернулся охранять Витьку.
Утром, заглянув за стеклянную непрозрачную ширму, доктор увидел, что давешний мальчишка сидит на табурете.
— Ты что? Ты не ложился?
Салман поглядел на доктора красными от бессонницы глазами и ничего не ответил. Глупый, ненужный вопрос!
«Ну, характер у стервеца!» — уважительно подумал доктор. Он знал, что только женщины-матери могут вот так сидеть у больничных постелей.
Салман не пропустил той минуты, когда начало розоветь лицо на подушке, щелочкой проглянули Витькины глаза — серые, ещё совсем беспонятные — и тихо, радостно прояснились.
— Сашка, — еле слышно проговорили белые губы. — Сашка! Живой!
По щекам Салмана побежали щекочущие слезы, и он громко, хрипло засмеялся.
— Дайте же ему валерьянки! — приказал доктор.
Находка
Люська влетела во двор школы на мотоцикле. Грохочущем. Строптиво рвущемся из рук. Красном, как пожар. Горячем, как арабский скакун. Развернулась на волейбольной площадке, обдала всех острым кирпичным песочком и осадила мотоцикл у школьного крыльца.
А там стоял Борис Николаевич, чуточку постаревший.
— Тиунова? — удивился он. — Вы ли это?
— А что? — задорно тряхнула головой Люська.
Нет, не так… Она загадочно склонила голову набок:
— А что-о-о-о?..
И, толкнув ногой какую-то там педаль, умчалась на горячем, как арабский конь, мотоцикле. В белой, низко надвинутой каске. В огромных марсианских очках. В оранжевой замшевой куртке. В больших кожаных перчатках… с этими… как их?.. с ботфортами.
А ещё через десять лет она приехала в родную школу на традиционный слет выпускников. На Люське был строгий черный костюм и простые туфли на низком каблуке. Волосы цвета янтаря она теперь стригла коротко, по-мужски. Она казалась самой заурядной среди празднично одетых мужчин и женщин, чем-то ей знакомых, на кого-то похожих. Они толпились в коридоре, ходили большими компаниями из класса в класс, разыскивали свои парты, смеясь, втискивались в них и запросто, на равных разговаривали с учителями. Все, конечно, рассказывали, кто чего добился, а Люська скромно держалась в стороне, и на неё, как в школьные годы, никто не обращал внимания.