Тамара и Давид

Воинова Александра Ивановна

Пока Гагели был занят созерцанием незнакомца, тот уже успел прийти в себя от неожиданной встречи и вернуться к тихим и неизменным устоям отшельнической жизни. С глубоким вздохом прервал он тягостное молчание и, указывая на стол, где лежали хлеб, смоквы и маслины, попросил его разделить с ним скромную трапезу. К удивлению Гагели, он достал из ларца две серебряные чарки, поставил на стол высокий кувшин и налил оттуда густого вина с золотым отливом.

— Давай выпьем за наше прекрасное отечество, — предложил он. — Память о нем вечно живет в моем сердце. Пей! Едва ли земнородные пили такой напиток, как этот. Много лет я трудился над ним, собирая травы, добывая сахар и сок из

ягод, и добился секрета, как сделать вино, превосходящее своим вкусом, крепостью и ароматом напиток святого Бенедикта, известный всему миру. Я радуюсь, что могу выпить с тобой и вспомнить прекрасную Иверию, откуда меня за мои прегрешения изгнало провидение.

После первой же чарки Гагели почувствовал, что напиток необычайной густоты, крепости и вкуса, приведший его сразу в приятное расположение духа. Но вместе с тем он отнял у него возможность передвигаться и приковал к одному месту.

— Что станет с человеком, если он выпьет полкувшина этого доброго вина? — подумал Гагели, заметив, что сам хозяин легко перенес действие своего напитка и уже собирался налить по другой чарке.

— Я с утра не ел ничего, — признался Гагели, — а твой напиток по своей крепости превосходит все напитки, известные мне. Опасаюсь, что после второй чарки не смогу уйти из твоей кельи и лишусь прежде времени способности управлять своим языком и мыслью.

Улыбка осветила лицо отшельника, настолько ему понравились слова Гагели, бывшие для него лучшей похвалой.

— Не бойся! — добродушно промолвил он. Вторая вернет тебе силы, а третья — разгорячит мысль и утроит твои способности. В этом убежище найдется для тебя место, если ты не обретешь в себе силы возвратиться обратно. А пока не препятствуй мне угостить дорогого гостя и вспомнить о далекой отчизне, по которой неумолчно стонет и болит мое сердце.

Он достал из ящика несколько штук жареной на вертеле дичи, и Гагели, поев, охотно опорожнил вторую чарку, а за ней третью и через некоторое время почувствовал, что хозяин был прав. Напиток возымел обратное действие, вернув ему ясность мысли, свежесть и крепость тела и повышенную возбудимость ко всем впечатлениям.

Дичь, маслины и финики быстро утолили голод Гагели. Усталость с дороги прошла, и, сильно разгорячась хорошим крепким вином, он воспылал неудержимым желанием узнать о жизни отшельника и о причинах, побудивших его навсегда оставить Иверию.

Вероятно, такое же сильное возбуждение испытывал и гостеприимный хозяин, так как глаза его разгорелись, дыхание стало учащенным, движения — более порывистыми, а выражение удовольствия — более громким и частым.

— Давно всевышний не посылал мне такого желанного гостя, как ты, произнес он, когда они выпили, закусили и уже стали бросать друг на друга нетерпеливые взгляды, ожидая, кто первый из них переступит грань осторожности и недоверия и начнет, наконец, беседу дружескую и чистосердечную.

— Ты, верно, хочешь знать, как я попал сюда, почему покинул свое отечество, где я с детства жил в праздности и роскоши, — начал он с сильным душевным волнением, теребя седую бороду, стремясь рассказать Гагели о постигших его скорбях и напастях. — Признаюсь тебе, как перед богом, что страшит меня мысль уйти в тот мир и унести с собой в могилу тайну, которую я таил от всех много лет, опасаясь, как бы она не была обнаружена моими врагами. Но твое нечаянное появление здесь, приятный и дорогой сердцу облик сородича всколыхнул давно забытые воспоминания о родине. Мысли мои стали подобно соколу — то взлетают ввысь, то низвергаются в бездну, и я не обрету более покоя, пока не откроюсь перед тобою и не очищу души моей хотя и поздним, но чистосердечным признанием.

Гагели

с нескрываемым интересом смотрел на отшельника, с нетерпением ожидая, что он скажет дальше. Самые невероятные предложения теснились в его уме, заставляя мысленно забегать вперед и разгадывать тайну, о которой намекнул ему отшельник. Гагели едва удержался от порывистого восклицания: «Кто ты? Знаешь ли ты Липарита Орбелиани?» Но, боясь расхолодить его и внушить ему подозрение, Гагели сказал совсем другое, более спокойно и безразлично.

— Не утаивай ничего! Открой мне всю правду! Я найду способ вырвать тебя из этого мрачного подземелья!

— Я вижу, ты из знатного рода, и мне перед тобой скрываться нечего, со вздохом начал отшельник, — скажи мне, знаешь ли ты о тех событиях, которые произошли в Иверии перед воцарением нашей царицы? — Гагели притих, поняв по вопросу отшельника, что он говорит о восстании Демны и что перед ним, наверное, был один из защитников этого восстания и хотел рассказать ему о своем участии в этих кровавых событиях.

— Не только я, но все близкие к царскому дому помнят про ту мрачную годину, когда Иверия была потрясена смутой, — откровенно признался Гагели. До сих пор у всех в памяти гибель царевича Демны. К сожалению, до сего дня не открыт виновник этого страшного злодеяния. Хотелось бы мне знать, что ты слышал об этом деле, какая участь постигла несчастного царевича?!

Гагели еще не успел окончить своих слов, как отшельник, бывший до того общительным и радушным, вдруг потемнел, нахмурился и сразу потерял охоту к продолжению беседы. Гагели раскаивался в своей неосторожности, оттолкнувшей от него старика, терпеливо ждал, когда тот успокоится и вернется опять к прерванному разговору. Отшельник поднялся со своего места, прошелся по комнате, перекрестился, точно примиряясь с неизбежной судьбой, и остановился перед Гагели.

— Я — Липарит Орбелиани, — твердо сказал он. — Я бежал от царского гнева, и над моей головой тяготеет проклятие. Весь наш род истреблен. Я остался один, бежав из своего отечества. Живу, как преступник, в нищете и бесчестии, не имея надежды вернуться на родину! Беги отсюда, пока тебя не постигло наказание!

— Липарит Орбелиани?! — вскочил в волнении Гагели, уже не сдерживая своей радости. — Спасение к тебе ближе, чем ты думаешь. Царица поручила мне найти тебя. Ты вернешься в Иверию, если чистосердечно поведаешь мне, что сталось с царевичем Демной?

Ошеломленный его словами Липарит поднял руки кверху, точно обращаясь к небу с мольбою о пощаде, и на некоторое время застыл в неподвижности. Крутой поворот судьбы от горя к радости, от отчаяния к надежде обессилил старика, и он, потрясенный, грузно опустился на скамью. Но вскоре он пришел в себя, поднял голову и просветленным взглядом посмотрел на Гагели.

— После многих лет позора и страдания впервые свет проник в мое омраченное сердце, — наконец, промолвил он с печальной важностью, — мог ли я ожидать, что царица вспомнит про меня и хоть на склоне лет разрешит мне вернуться в Иверию? Но признаюсь тебе. Тяжел был для меня гнев царя, еще тяжелее бегство с родины, но самое лютое для меня — воспоминание о несчастном, загубленном царевиче Демне. Кровь его пала на нас и свела всех моих родичей в могилу.

Он замолчал, и в келье опять наступила тишина. Мерцанье лампад, крепкий аромат трав и полумрак углубляли чувство отрешенности от жизни, усиливали тяжесть безмолвия. Но Гагели не торопил Липарита, видя, как трудно ему даже мысленно вернуться к прошлому, и терпеливо ждал его признания. Когда он сел и обратился к своему собеседнику, Гагели заметил, что он стал совсем иным, чем был в начале их встречи.