Танцуй со мной
Шрифт:
Была ли в спокойном вопросе насмешка? Алексис толком не поняла. Она чувствовала себя еше более беспомощной в окружении канделябров, тогда как он сидел в полутьме. Впрочем, пожалуй, так оно и лучше. По крайней мере не видно будет его глаз.
Она отвернулась от усилителя и занялась раскладыванием нот, хотя вовсе не нуждалась в них. Привычное действие помогло успокоить руки. Поднесла к губам флейту, взяла несколько пробных нот, потом трель. Все, дальше тянуть нельзя.
— Готова, — сказала она спокойным голосом.
Нажала
Глубокий звук рояля наполнил помещение. Инструмент был чудесный, и Патрик играл с удовольствием. Это ощущалось в манере игры. Алексис помнила день, когда они делали эту запись. Стояла середина лета, и она была влюблена.
Ну да, ей было семнадцать, и казалось, что влюблены они оба. Только Патрик ничего не говорил, кроме того, что она слишком юна, чтобы принимать серьезные решения. Потом он уехал в Штаты, а она восемь лет поддерживала в себе огонь того лета.
Восемь лет, думала Алексис в зыбкой атмосфере воспоминаний, наполнявших зал. Восемь лет.Когда он вернулся, чтобы преподавать в колледже, она решила, что это судьба. Он учил ее, водил на концерты, водил в маленькие ресторанчики и держал за руку, сидя за столиком. Говорил, что любит ее. И, конечно, хотел лечь с ней в постель. И лишь по чистой случайности она узнала о его жене и детях прежде, чем могло бы осуществиться его желание.
Закончилась интродукция. Алексис поднесла флейту к губам. Она забыла о сиротливой пустоте зала. Забыла о Майкле. Забыла обо всем, кроме не-выразимо печального ощущения потерянных надежд и музыки, говорящей о том же.
Казалось, музыка рождается сама. Никогда еще это чувство не было таким сильным. Она знала, что ни разу в жизни не играла так хорошо, как сейчас.
Музыка смолкла, и в полутемном помещении наступила полная тишина. Легкие сквознячки колебали пламя свечей, но не могли шевельнуть тяжелые бархатные шторы. Его глаза смотрели внимательно. Они странно мерцали в переменчивом свете, а тень металась по голому полу, подобно готовому воплотиться духу.
Алексис опустила флейту и стояла с бессильно сцепленными руками. Она приняла этот взгляд из темноты с роковым ощущением встречи с судьей, если не с палачом.
Майкл вздохнул.
Лента закончилась со щелчком, который прозвучал как пистолетный выстрел в неестественной тишине зала. Алексис вздрогнула. Майкл встал.
Он медленно произнес:
— Что ж, парень, заявивший, что ты достигла пика, прав.
Поначалу Алексис смешалась. Потом вспомнила, что передавала ему слова Патрика, и улыбнулась. Но ей стало больно. Он все увидел со своей обычной проницательностью.
— Эй, — сказал он тихо, — имелся в виду комплимент.
Она отвернулась и занялась перематыванием ленты.
— Никогда не говори музыканту, что он достиг вершины, Майкл, — мягко заметила она. — Это означает конец
Она повернулась лицом к Майклу, вопросительно подняв брови. Он сунул руки в карманы. Лицо его было задумчивым, глаза искали ее взгляд. Она сохраняла невозмутимое выражение.
— Или, может быть, ты хотел бы сначала поесть? — вежливо поинтересовалась она.
— Чего я на самом деле хотел бы, — сказал он, не отводя глаз, — это залезть в твою голову и узнать, что ты думаешь на самом деле.
Алексис вздрогнула. Но постаралась не подать виду.
— Почему?
Он, широко шагая, подошел к ней; тень заметалась и исчезла в круге света. Он бесцеремонно взял ее за подбородок и повернул к себе.
— Такая холодная, — удивленно и почти сердито проговорил он. — Прекрасно воспитанная и ледяная. Только глаза у тебя не ледяные, дорогая. — Он провел большим пальцем по ее скуле, едва касаясь нежных волосков на коже. — И твоя музыка тоже.
Алексис горько отметила про себя, что никак не походила на ледышку всякий раз, когда оказывалась в его руках. Уж скорее на горстку теплой дождевой воды. Но ей хватило ума не сказать это вслух.
— Что же происходит? Откуда такие перепады? Она дернула головой и сделала шаг назад. Чем дальше от него, тем спокойнее она себя чувствовала.
— Это все твое воображение. Он покачал головой.
— Нет. Чаще всего ты — сама сдержанность, ничего на поверхности. Потом вдруг сбрасываешь латы и превращаешься в пламя.
Алексис отступила еще на шаг, изумленная. Откашлялась и сказала неестественно громко:
— Это же смешно.
Блеснув глазами, он переспросил:
— Правда?
— Да, — горячо заверила она. — Более того, это похоже на сцену из плохого фильма. Никогда в жизни не слышала такой чепухи. Ты ничего не понимаешь в классической музыке. Ее нельзя судить по стандартам рока или джаза. Она не спонтанна, не эмоциональна. Она… она строится. Это как архитектура. Я не пишу ее. Я просто исполняю.
Майкл сказал:
— Туфта! — Что?
Он услужливо повторил:
— Ты хочешь сказать, что от тебя не зависит, как играть?
— Ну, в некотором смысле… Он пренебрег ее бормотанием.
— Я сейчас слышал тебя.А не какой-то автопилот.
— Я допускала больше ошибок, чем сделала бы машина, — согласилась Алексис. — Но из этого не следует, что эмоции, которые ты услышал… которые тебе померещились, — поправилась она, — были моими.
Она вперила в него горящий взгляд. На одну убийственную секунду их взгляды встретились. Майкл устало вздохнул и запустил пятерню в свои кудри.
— Ты, — сказал он наконец, — ни черта не понимаешь в эмоциях. Но играешь ты как ангел. Ладно, пошли обедать, пока я не забыл о своих благих намерениях.