Танцующая на лепестках лотоса

Шорс Джон

— Им следует выступить побыстрее.

— У меня появилась идея послать двоих своих людей в Сиам. Мы когда-то воевали, используя сиамских наемников. Почему бы и сейчас не пообещать им золота и серебра? Этого у нас много. Как тебе такая мысль?

— Сиам — наш враг.

— Но его воины — не враги. Им трудно будет противостоять соблазну заработать побольше золота.

Она кивнула, вспоминая свои встречи с сиамцами.

— Среди них будут шпионы и предатели, — сказала она. — Из десяти воинов, которых ты

получишь, один всегда будет искать возможность предать тебя.

— Я это знаю. Нам нужно быть осторожными с ними. Мы можем потребовать, чтобы они прибывали небольшими группами и собирались, как ты уже сказала, в Цитадели женщин. Несколько тысяч сиамцев, сражающихся на нашей стороне, могут уравновесить наши с чамами силы.

— Тогда добавь их на чашу весов. Но действуй осмотрительно, Джаявар. Доверять им нельзя.

Впереди раздалось рычание зверя. В этих джунглях было полно тигров и леопардов, поэтому Джаявар схватился за рукоять своей сабли. Конь его рысью поскакал вперед, но тут несколько воинов закричали, чтобы испугать хищника, и принц расслабился. Сквозь прореху в сплошной листве джунглей пробился луч света, и он потянулся к нему, глядя, как он освещает его ладонь, а потом и всю руку.

— Знаешь, кто ты для меня? — спросил он.

— Кто?

— Ты мой самый лучший советник, моя любимая женщина и мой друг. Как один человек может совмещать в себе так много?

— Дело в том, что я являю собой сразу несколько человек. Я прожила много жизней и была рядом с тобой в твоих прошлых жизнях. Я раньше уже была и твоим советником, и твоей женой, и твоим другом.

Он потянулся к ее руке.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Больше, чем Ангкор, больше, чем свой народ. Если я — река, то ты — дождь, который питает ее водой.

Она сжала его пальцы. Хотя она и знала, что гордыня — это слабость и что от того, насколько она будет чистой, зависит ее карма, она все же не могла сдержать улыбку.

— Мы пойдем в Кбал Спин, Джаявар. А оттуда начнем все заново.

* * *

Пламя шести свечей, освещавших комнату Асала, слегка подрагивало из-за легкого сквозняка, тянувшегося из-под двери. Раб унес посуду после обеда, и сейчас Асал сидел на циновке из тростника и потягивал рисовое вино через тонкую бамбуковую трубочку. Хотя его родители были бедными, они тоже готовили дома вино и при случае давали ему его попробовать.

Асал улыбнулся этому воспоминанию и посмотрел на Воисанну. По непонятной для него причине сегодня ее красота казалась ему более яркой, чем обычно. Ему хотелось прикасаться к ней, целовать все ее тело. Но вместо этого он лишь снова глотнул вина и задался вопросом, когда же она заговорит. За дверью послышались мужские голоса, пели что-то монотонное под аккомпанемент барабанов.

— Священники действительно умерли? — спросила она; стук барабанов

тревожил ее, и ей нужно было чем-то приглушить этот грохот.

— Да.

— Как это было?

— Быстро и безболезненно.

Она кивнула и поправила серебряный браслет, прилипший к ее влажной коже.

— Индраварман приказал мне перебраться на новое место.

— Вот как?

— Его люди… не смогли найти Тиду. Поэтому он переводит нас обеих, а также кое-кого из других женщин в отдельный дом у храмового рва. У нас будет там своя стража, и мы не сможем никуда отлучаться, только чтобы искупаться или если кого-то из нас вызовут. Мы теперь пленницы.

— Мне жаль.

— Почему вы пришли сюда? Почему вы напали на нас?

Асал и сам задавался этим вопросом.

— В природе мужчин вести войны, — ответил он и предложил ей бутыль с вином и бамбуковую трубочку, которые она взяла. — Чамы. Кхмеры. Сиамцы. Мы все воюем.

— Возможно, будь вы женщинами, которые создают новую жизнь, вы бы не торопились отбирать ее у кого-либо другого.

— Это все…

— Сколько человек ты убил? Сколько кхмеров?

Он отвел глаза: ее красота больше не зачаровывала его.

— Если бы я не убивал, я был бы жалким нищим. И у моих неродившихся еще детей не было бы будущего.

— Почему?

— Потому что сражаться — это все, что я когда-либо умел делать. Это самый надежный путь к лучшей жизни для моей семьи, которая у меня может быть.

— Ты способен на большее. Твой ум столь же могучий, как и твое тело.

— Индраварман бы… — Асал запнулся и с такой силой сжал челюсти, что на скулах заиграли желваки. — Мое положение определено, — наконец закончил он.

— Мое положение тоже было определено — пока не пришли вы. Точно так же, как положение моего отца, моей матери, моего возлюбленного. — Она глотнула вина. — Но вы, чамы, вы изменили все. Вы подкрались к нам, как свора трусов, и изменили всю нашу жизнь.

— Мы воюем с вами очень давно. Кхмеры нападали на чамов, а мы напали на вас. Вы сжигали наши города, уводили в рабство жителей нашей страны. Я сам видел стрелы кхмеров в спинах моих соотечественников — в спинах женщин и детей.

Воисанна покачала головой:

— Но мы хотели мира! А Индраварман хуже любого кхмерского короля. Он просто вор и убийца.

— Многие чамы совсем другие.

— Многие? Ты — может быть, но только не твои соотечественники.

— О людях нельзя судить по их правителям.

Она усмехнулась:

— Нет, можно. Поскольку ваш король берет то, что хочет, он и убивает того, кого считает нужным. А если вы следуете его примеру, вы ничем не лучше его. Ты, возможно, и благородный человек, но, являясь инструментом в его руках, ты оказываешься инструментом зла, и удел твой — быть ненавидимым и презираемым.