Танцующая на ветру
Шрифт:
– Папа, отчего умерла мама?
– Людочка?
– Папа… – Я встала со старой табуретки, на которой сидела перед папой. – Маму звали Оля.
– Да-да, я знаю. Я просто так говорю. Я часто говорю просто так. Мне слово нравится, и я его говорю. Слово красивое – «Людочка». – Папа доверчиво улыбался.
– Ты вопрос мой слышал?
– Не знаю, – чуть помедлив, ответил папа. – Мне не сказали. Не поставили в известность. Просто сказали – все, нету твоей Лю… – Папа осекся.
– Ясно. И что дальше было? Как я оказалась в детском доме?
– Так у нас жить-то с Валюшей
– Ладно. – Я остановила папу и решила больше ничего не спрашивать.
Всё равно он ничего не знает. Если что и знал, то забыл. Только расстраиваться, что у меня, оказывается, слабоумный папа. И что я ничего не могу узнать о своей маме.
– Иди. Одевайся и уходи, – сказала я как можно тверже.
– Нет уж! – Папа откинулся на моей кровати и вытянул ноги. Носки у него были грязные и рваные.
– У тебя в сумке другие носки есть? – спросила я, хоть мне и не хотелось с ним больше ни о чем разговаривать. – Переодень.
– Есть! – гордо ответил папа. – Мне Валюша сменного белья дала на неделю!
– Так значит, все-таки не выгнала? – вздохнула я. – Зачем врать было? Ужас какой-то. Носки поменяй и уходи.
– Нет-нет! Даже не рассчитывай! – слабо улыбнулся папа и потер грудь. – Хоть бы знать, сколько мне осталось… Завтра пойдем к нотариусу. А сейчас я буду здесь спать!
– Мне полицию вызывать? – спросила я.
Лена отложила телефон, поудобнее устроилась на подушке, подложив под голову еще толстую вязаную кофту, и молча слушала нашу перепалку. Сейчас она вмешалась:
– Дядя, правда, давай вали отсюда!
Папа помотал головой и еще положил себе на голову мое полотенце.
– Меня нет! А меня здесь нет!
– Господи… Да что творится…
Я не знала, плакать мне или смеяться… Я ведь не стану такой дурочкой, как мой папа?
– Офигеть! – прокомментировала Лена происходящее.
– Бэфигеть! – быстро сказал папа, выглянув из-под полотенца, и сам стал смеяться, мелко-мелко трясясь всем телом и суча ногами. От носков его при этом распространялся весьма тяжелый дух.
Я подошла к окну и открыла его настежь.
– Ужас, – повторила я.
Папа, увидев, что я открыла окно, быстро залез под мое одеяло прямо в одежде и своих ужасающих носках.
– Я полицию вызываю, – предупредила я.
– Вызывай, дочка! У меня в паспорте написано, что у меня есть такая дочка – Леночка. Вызывай. Если совсем папу не любишь…
Тогда я подошла к кровати, отодвинула ее от стены вместе с папой – это было не очень трудно, папа небольшого росточка, с брюшком, но при этом довольно щуплый. И мозгов нет – голова ничего не весит, килограмма два, не больше.
– Ой, – сказал папа. – Я поехал куда-то… Куда ты меня везешь, моя добрая девочка?
– На помойку, – ответила я. Зашла с другой стороны, ближе к стене, резко подняла кровать и перевернула папу на пол. – Убирайся вон отсюда.
– Ладно, – сказал папа, поднимаясь с пола сначала на карачки, потом выпрямляясь и отряхиваясь, как будто весь в чем-то испачкался, а не сам натряс мне грязи со своих штанов в постель. – Я внизу посижу. Я уже Борису
– Врешь, – ответила я. – Только не пойму зачем.
– А завтра пойдем к нотариусу, – закончил как ни в чем не бывало фразу папа.
– Нет, – ответила я, но, видимо, нетвердо, потому что папа, уже подхвативший свою сумку и куртку, вдруг отдал мне честь и шутливо поклонился Лене.
– Не прощаюсь! – сказал он.
Моя хорошая соседка Лена особенно не стала ни о чем спрашивать. Не из деликатности, а потому что у нее есть удивительное свойство – она не любопытна. У нее хватает своих проблем с матерью, неприятным человеком Якупом, с которым живет мать, с братьями, и вникать в чужие неприятности она не любит. Перемывать, искать выход, который все равно находится где-то в другом месте, о существовании которого мы просто не подозреваем…
– Подожди! – Я быстро вышла обратно в коридор, потому что неожиданная мысль пришла мне в голову. Одна из тех, которые приходят из непонятного. Я об этом не думала – а мысль пришла.
Папа с готовностью остановился.
– А где ты учился?
– Учился? Так это давно было! – отмахнулся папа.
– Я спрашиваю – где учился, а не когда это было.
– Ты будешь хорошей учительницей, – прищурился папа и опять начал смеяться. – Как посмотришь, да ка-ак ученика с постельки сбросишь…
– Мои ученики не будут лежат на постельках, они будут сидеть за партами. Так, значит, нигде не учился?
– Почему же, – вздохнул папа. – С матерью твоей учился, с Людочкой.
– Маму звали Оля, а ты что, учился на педагогическом?
– Учился – а вот зачем? – пожал плечами папа. – Глупости всё это. Только помешало.
– Так, значит, ты – учитель? Чего? Русского и литературы?
– Я – поэт.
– Ну, почитай свои стихи, поэт.
– Нет, ну вы видите! – всплеснул руками папа, не обращаясь ни к кому в частности. Он подошел поближе, стоял теперь в дверях, из зрителей была только Лена, да и та опять перестала обращать внимание на нас. Она сбегала, быстренько закрыла окно и опять легла с телефоном. – Вы видите! Судьба поэта в России – это… да…
– Читай.
– Где ж ты был, – завел папа, – мой милый, где ж тебя носило, по другим… – Папа почесал уши обеими руками, для этого ему пришлось поставить сумку на пол. – Так, подожди… по другим… там рифма такая еще была… редкая… Нет, давай я тебе лучше новое… Это я написал по случаю… Можно, я сяду, а то ноги не держат?
Я перегородила папе путь.
– Стоя читай.
– Ладно, – папа покорно кивнул.
Наверное, он так же кивает, когда Валюша что-то ему говорит. «Езжай к ней, пусть подпишет… Мы же все равно ее на порог не пустим, зачем она нам? А что она сможет сделать? С полицией войдет? Пусть попробует…» Я прямо как будто услышала голос. Я никогда ее не видела. Но рядом с папой очень четко представляется крупная женщина, которая бьет его по голове, по мягким ушам, по неуверенной спине, по губам, которые регулярно несут всякую чушь, по плохим зубам…