Танцующие в темноте
Шрифт:
— Когда я был в Пайнвилле, — стал рассказывать он, — я заглянул в окна дома твоих родителей. Мне было любопытно, вот и все. В гостиной сидел твой отец, уставившись на огромную стеклянную витрину во всю стену.
— Там весь мой хлам, — тихо сказала Ру.
— Короны, призы, наградные ленты.
— О, боже мой, они все еще держат это на виду? Это так… печально. У него в руке была рюмка?
Шон кивнул.
— Почему ты рассказываешь мне об этом, когда я спрашиваю тебя о твоей жизни?
— Ты, будучи признанной королевой и имея целую стену корон, безусловно, относишься к американской аристократии, — произнес он, добавив
Она рассмеялась — ну, разве он не чудо?
— Ты-то относишься, — повторил он, — и я знаю, что ты слышала, как Сильвия назвала меня аристократом. Так вот, она шутит. Мое происхождение куда более скромно.
— Я заметила, что ты со знанием дела можешь застелить постель, — сказала Ру.
— В отношении обслуживания людей я могу сделать все, что угодно, — продолжил Шон. Он выглядел спокойным, но Ру знала, что это только видимость — что-то было в том, как лежали его руки на краешке стола. — Большую часть своей человеческой жизни я был слугой.
Глава 9
— Так ты был джентльменом[14] джентльмена? — Её глаза загорелись любопытством.
Его, казалось, поразила такая реакция.
— Да, я из семьи бедняков. Мне было всего одиннадцать, когда умер отец, и я не мог работать в кузнице за него. Мама была в полной растерянности. Нас было пятеро, и пришлось продать кузницу, переселиться в домик поменьше, а моей старшей сестре — ей было пятнадцать лет — пришлось выйти замуж. Я же должен был найти работу.
— Бедняжка, — сказал Ру. — Тебе так рано пришлось бросить школу!
По лицу Шона скользнула улыбка:
— Для таких, как я, не было школ. Я умел читать и писать, потому что меня научил наш священник. Мои сёстры не умели, потому что никому не приходило в голову, что это им может понадобиться. Он нахмурился:
— Ты почему не ешь? Я не для того принёс еду, чтобы она остыла.
Ру опустила голову, чтобы скрыть улыбку, и снова взялась за вилку.
— Я получил работу у джентльмена, который был в нашей деревне проездом. Его мальчик-служка умер от горячки, пока господин жил на постоялом дворе, и он тут же нанял меня. Я помогал его камердинеру, Стротерсу. Когда они вернулись в Англию, я уехал с ними. Хозяина звали сэр Тобиас Ловелл, и он был странным джентльменом. Очень странным, думал я.
— Подозреваю, что он оказался вампиром.
— Да. Да, он был вампиром. Его привычки казались весьма причудливыми, но в те времена, люди не задавали вопросов тем, кто стоял выше по социальному положению, да к тому же все могли видеть, что он щедрый джентльмен и хорошо относится к людям. Он ещё и много путешествовал, поэтому никто не знал его слишком долго. Он наезжал в своё поместье время от времени. Это было чудесно, потому что в те времена путешествовать было очень трудно, очень неудобно.
— Но как ты стал его камердинером? Что случилось со Стротерсом?
— Стротерс уже успел состариться, прислуживая, и к тому времени, как мне исполнилось восемнадцать, у него был такой сильный ревматизм, что ему было больно ходить. Из милости, сэр Тобиас выделил ему домик и пенсию. И повысил меня. Я заботился о его одежде, париках, о его желаниях и нуждах. Я его брил, менял постельное бельё, заказывал ванну, когда он желал её принять, чистил ему обувь. Вот почему я знаю, как позаботиться о тебе. — Шон потянулся через стол и погладил её по волосам. — Когда я стал
Казалось, это самая печальная история, которую она когда-либо слышала. Ру опустила взгляд, чтобы не было видно слёз.
— Позже я понял, что он понемногу брал кровь у женщин, с которыми делил ложе, — продолжил Шон. — Он доставлял им огромное удовольствие, но большинство их были слабы на следующий день. В окрестных деревнях его считали большим женолюбом. Разумеется, ему приходилось постоянно менять женщин, чтобы не возлагать бремя удовлетворения своей нужды на одну. Он выглядел гораздо здоровее, когда мы были в городах, где он мог посещать заведения с дурной репутацией так часто, как ему хотелось, или охотиться в тёмных переулках.
— И что случилось?
— Люди в деревне становились всё недоверчивее. Видишь ли, он совсем не старел, а в те времена люди старились очень быстро. Но он обеднел и у него не осталось средств всё время путешествовать, поэтому ему приходилось всё чаще жить в своёй усадьбе. Он никогда не ходил в церковь по воскресеньям. Конечно, он не мог выйти днём. И он не носил креста. Священник начал подозревать его, хотя он щедро жертвовал церкви.
— Люди начали сторониться и меня, поскольку я был слугой сэра Тобиаса. Времена были тёмные, — Шон вздохнул. — Однажды ночью они пришли за ним, несколько человек из местных дворян и священник. Я доложил ему, кто за дверью, и он произнес: «Мне очень жаль, Шон, но для того, чтобы бежать, я должен быть сыт». И тут же набросился на меня.
Аппетит у Ру совсем пропал. Она вытерла губы и положила свою руку поверх руки Шона.
— Он дал мне несколько глотков своей крови после того, как осушил меня, — сказал Шон тихо. — Сказал: «Живи, мальчик, если это окажется тебе по зубам», и исчез. Пришедшие вломились в дом в поисках него и нашли меня. Они были уверены, что я мёртв. Я был белым, как бумага; на мне был след укуса; и они не смогли услышать моего сердца. Конечно же, я не мог говорить. Поэтому они похоронили меня.
— О, Шон! — в голосе Ру слышались ужас и сочувствие.
— Мне повезло, они похоронили меня сразу же, — бодро продолжил он. — Да ещё и в гнилом гробу. Солнечный свет на меня не попал, и когда я проснулся, сломать крышку было легко. — Он пожал плечами. — Они хотели покончить с этим побыстрее, поэтому не стали закапывать меня слишком глубоко. И никого не оставили присматривать за церковным кладбищем, чтобы проверить, не поднимусь ли я. Тоже повезло. Тогда люди не знали о вампирах столько, сколько узнали лет сто спустя.
— А дальше?
— Я пошёл к своей любимой, к девушке из деревни, с которой я встречался. Она была дочерью лавочника. — Он слегка улыбнулся. — Она носила по мне траур. Я увидел её, когда она шла за водой. И понял, что испорчу ей остаток жизни, если покажусь. Она могла бы умереть от шока, или, если бы не умерла, я мог бы убить её. Я был очень голоден. Два или три дня в могиле этому способствуют. И не было никого, кто бы подсказал мне, что делать, и как делать то, что, как я знал, мне придётся сделать. Сэра Тобиаса уже и след простыл.