Танцуют все
Шрифт:
Что делать?! Плясать канкан?!
Да. Канкан.
Счастливая идея подбросила тело в воздух, я вскочила и под удивленными взглядами друзей начала складывать в пакет яичную скорлупу и пустые банки.
— Не рано ли? — выразил общее мнение Антон. — Мы еще искупаться хотели…
Я опомнилась, плюхнулась обратно на коврик и виновато оправдалась:
— Не люблю мусора, — пробормотала и чуть не расцеловала Сонечку за неуверенную фразу:
— Может быть, Надежде… надо. В дом.
Хвала критическим дням и
Гоша молча протянул мне ключи, и я помчалась к даче. Сквозь выжаренный солнцем бор, упругий неподвижный воздух и время. Которого осталось так мало.
Ирина Андреевна Понятовская практиковала лечение нервов классической музыкой. В ее спальне стоял музыкальный центр и коробка, полная симфоний, фуг и дивертисментов.
Но найду ли я там канкан Оффенбаха? Вопрос, подстегивающий в спину.
Запутавшись в замках и ключах, у двери я провозилась довольно долго. Руки тряслись от нетерпения, волосы противно облепили влажный лоб и щекотали шею. Я так спешила, что вредила сама себе.
В крохотной хозяйской спальне в мансарде было нечем дышать, и прежде чем высыпать из коробки диски, я распахнула балконную дверь. И под надувшимися пузырями шторами села на пол, разбирать запасы лечебной музыки.
Дисков было много. Глаза перескакивали с одной обложки на другую, путались в названиях и громких именах, но, когда остановились на строчке «Канкан. Оффенбах», я им не поверила и перечитала дважды.
Есть.
Пренебрегая условностями и забыв о приличиях, я обшарила дачу, нашла удлинитель и перетащила музыкальный центр на балкон мансарды.
Спустя минуту над сонным от жары поселком гремел, пугая, Оффенбах.
В сумасшедшей радости я выбежала во двор и начала плясать. Подкидывая ноги и задирая юбку, сверкала тощими коленками и с криком: «Вот вам, вот вам!» — пинала воздух. Он был враждебен и непобедим еще недавно, теперь он пах «Фоли-Бержер», искрился радостью «Мулен-Руж» и приглашал на праздник острой мысли.
— Впечатляет, — сквозь шестой повтор канкана донесся голос.
Облокотившись на пристенок и скрестив руки на груди, стоял мой Гоша и любовался кукукнутой Надеждой. Любимый оставил гостей на берегу и пошел справиться о моем здоровье.
С визгом и разбегом я повисла у него на шее.
— Гошик, миленький, я молодец! Канкан — сигнал для Фоминой, что к нам нельзя.
— Почему? — удивился Понятовский.
— Нельзя, и все, — отрезала я. — Предчувствие.
— Может быть, объяснишь? — Гоша настаивал и морщился от громкой музыки над нашими головами.
— Нет. Не спрашивай, Все женские причуды.
Игорь Понятовский мил и послушен, как нежная мечта. Не догадываясь о смысле рисунка у лифта, моих тревогах и подозрениях, он всего лишь попросил убавить басы в центре и пошел укладывать дрова в мангал.
Спустя сорок
И если бы не отсутствие племянника дяди-грузина, все было бы как обычно. Под чутким руководством Митрофана мужчины насадили бы мясо на шампуры, угли прогорели грамотно, и приготовление шашлыка прошло бы под первые стопки: «За поваров!»
— Где Оболенский?! — Вопрос звучал как SS. Неопытный повар Гоша хмуро покосился на Лину и ответил:
— Не хотели вас расстраивать… Митрофан в больнице. Перитонит.
— Плохо дело? — испуганно спросила Соня.
— Да. В реанимации, без сознания.
— Ого, — пробормотал Солецкий и неловко тряхнул бубен.
Он зазвенел, Антоша испуганно прижал инструмент к животу, и начались проблемы.
Оказывается, местоположение шампуров знали лишь родители Гоши и отсутствующий Оболенский. Смущенный Гоша заглянул во все углы, сухие дрова стремительно прогорали, и горе-кашевар помчался в дом, звонить родителям.
Вернулся Гоша с искомыми железяками, но с лицом, обескураженным еще больше.
Вручив парням шампуры, он отвел меня в сторону и прошептал:
— Мама сказала, что на мое имя пришла посылка из Санкт-Петербурга. От Алисы Фоминой.
— Да ну?! — у меня чуть шляпка от удивления не свалилась.
— Мама завтра возьмет мой и свой паспорта, получит посылку и привезет сюда. Как думаешь, это не опасно?
Я думала, что опасно все, что исходит от Фоминой. Но если на почту отправится не Гоша, а его мама, возможно, обойдется.
— Не переживай, прорвемся, — я успокоительно погладила Игоря по плечу и пошла в дом повторить сигнал «Канкан».
В течение всего вечера, с настораживающей регулярностью, Оффенбах гремел над дачным поселком. Вначале друзья недоумевали, потом, благодаря усилиям Лины Синициной, девчонок увлекла игра в «Мулен-Руж». Синицина летала, порхала, дразнила. Гольштейн тряслась рядышком. Мы с Викторией отчаянно крутили тощими задами. В общем, весело было. Всем понравилось.
Питерский гость почти не пил, почти не ел, но вел себя естественно и довольно непринужденно.
Игра в «парижские развлечения» его больше умиляла, чем настораживала.
С наступлением сумерек пришла пора вечернего концерта. Над небольшой полянкой включили фонарь, усадили именинника в кресло, и «шумным табором» затянули «К нам приехал, к нам приехал…».
Переиначенные «Очи черные» о карих Гошиных глазках тоже получились ничего себе. А вот после одной из частушек я пожалела, что не гусар и не могу Синицину на дуэль вызвать.
В яркой шали и шуршащей юбке Синицина выскочила на середину поляны, притопнула лихо и завизжала: