Танцы марионеток

Михалкова Елена Ивановна

Ковригин перевел взгляд на экран, где висела старая статья, написанная в обличительном духе. «Пьяный водитель, не справившись с управлением, врезался в ограждение».

Идея перестала быть смутной.

«Да нет, быть не может, – отверг ее Ковригин. – Ей-богу, так не бывает».

Идея никуда не уходила. Она сгустилась, как туча, и теперь могла быть выражена уже словами, а не ощущениями.

Ковригин подтащил к себе тетрадь, в которую были выписаны герои, потерпевшие от чьих-либо действий. Персонажа, в которого по воле Лены Дубровиной превратился

старый Мешков, там не было – Василий счел его недостаточно пострадавшим для того, чтобы внести в список. Теперь он написал его имя большими буквами над всеми остальными.

– Совпадение, говорите? – произнес Вася вслух. – Совпадение, значит…

Он поиграл этим словом, повертел его со всех сторон. Хорошее слово, оно все объясняет. Совпадения всегда все объясняют. Тем более всего один случай…

«А если не один? – спросил кто-то в голове Ковригина. – Тогда все становится куда занимательнее».

Глава 10

– Собирайся, – сказала Марта, зайдя в Юлькину комнатушку. – Пару часов проведем в художественной лавке.

Юлька бросила взгляд в окно. Ветреный майский вечер звал гулять, вдыхать запахи весны, тревожиться непонятно о чем… «Что еще за новости с лавкой? Зачем? Куда?»

– Не стой, как осоловелая тетеря, голубушка моя! – прикрикнула старуха. – Шагом марш в комнату, двадцать минут тебе на сборы. И чтобы выглядела прилично – там будут мои знакомые, не вздумай меня опозорить.

– А что надеть, Марта Рудольфовна?

Старуха ненадолго задумалась.

– Надень платье-«колокольчик». И возьми блеск, которым я тебя мазала в последний раз.

Когда они вышли и ветер вихрем пронесся рядом с ними, взъерошил волосы, по-хулигански запустил озорную теплую руку под подол и за шиворот платья, Юлька даже глаза прикрыла от удовольствия. Старуха остановилась, щелкнула замочком зеленой крокодиловой сумочки, достала крошечный граненый флакон с заостренной крышечкой.

– Возьми, открой. Да осторожнее, не пролей.

Юлька подергала крышечку из стороны в сторону, затем потянула вверх, и из откупоренного флакончика донесся незнакомый аромат.

– Можешь попробовать, – разрешила Марта. – Да не бойся, оставь немножко на запястье.

Желто-коричневая капля, расползшаяся на коже, пахла увядшей розой, подгнившим сеном и чем-то еще, вроде шкурки хищного зверька. Правда, Юльке не довелось нюхать шкурок хищных зверьков – не считать же за них домашних толстопузых котов, охотящихся на очередную котлету из сковородки хозяина, – но ей казалось, что сравнение верно передает ощущение от аромата. Запах был совсем не похож на те туалетные водички, которыми когда-то пользовалась она сама, – веселенькие, свежие, цветочные.

Юлька еле сдержалась, чтобы не поморщиться, и когда Конецкая сказала, что передумала пользоваться духами, обрадовалась – не хватало еще, чтобы от старухи разило такой вонючкой. Но в такси, когда запах разошелся, она обнаружила, что принюхивается. Запах был чудным, непривычным.

Даже одна капля мигом пропитала ароматом всю одежду, и Юлька сидела в шлейфе духов Марты Рудольфовны, словно в чужом нижнем белье. «Надо же – от меня пахнет, как из склепа, где похоронили престарелую любовницу графа вместе с ее любимой кошечкой. Но мне это нравится».

Такси остановилось возле ограды, за которой виднелся трехэтажный оштукатуренный особняк, белый, с красной дверью, во дворе которого стояло всего несколько машин. Заходящее солнце отсвечивало в верхних окнах. Место было тихое, спрятавшееся за высокими кирпичными домами-великанами, отгораживавшими его от шумных дорог.

– Заезжать не нужно, мы дойдем пешком, – распорядилась Марта.

Возле поста охранника она что-то сказала, и ворота отворились.

– Художественная лавка? – недоверчиво спросила Юлька, проходя мимо охраны и оборачиваясь на скрип закрываемых ворот. – И много в ней покупателей?

– Сегодня – только мы, полагаю. Кстати, я представлю тебя как внучку своей подруги, если ты не возражаешь. Признаваться, что возишь с собой домработницу, – значит шокировать местную чопорную публику, а я не хочу излишнего эпатажа.

Юлька замедлила шаг, думая, как ей отнестись к этой новости, но ничего не придумала и торопливо догнала Марту. Слова о чопорной публике заставили ее насторожиться, и она остро ощутила, как глупо смотрится в своем голубом платье-«колокольчик», накрашенная давно вышедшей из употребления косметикой старухи, с дурацкой стрижкой на голове. Сама Конецкая в широких брюках и черной блузе, сколотой под горлом посверкивающей алой брошью, казалась престарелой герцогиней, решившей осчастливить своим визитом менее знатных родственников.

Возле деревянной красной двери, оказавшейся неожиданно простой, с облупившейся краской возле блестящей медной ручки, они остановились. Конецкая окинула Юльку долгим взглядом, и та внутренне сжалась, ожидая очередного саркастического замечания, которое уничтожит остатки ее гордости за себя и свое преображение. На ум ей пришла акула, лоскутом снимающая кожу с незадачливого ныряльщика. «Куда я только сунулась?! Черт, мне не хватит сил довести дело до конца».

– Должна отметить, что ты хорошо выглядишь, – с непривычной мягкостью сказала старуха. – Мои уроки пошли тебе впрок. В тебе даже – кто бы мог подумать! – появилось нечто, похожее на чувство собственного достоинства. Вот что осанка делает с женщиной.

У Юльки отвисла челюсть.

– Боже, нет! – испугалась Марта. – Только не открытый рот! Дорогая, ни одну девушку не может украсить открытый рот, если только она не заливается смехом. Кстати, со смехом тоже нельзя перебарщивать, хотя у тебя, нужно отдать должное создателю, он довольно приятен.

– Вы меня похвалили, – выговорила Юлька. – Не могу поверить!

Конецкая пожала плечами.

– Ты это заслужила. Я всегда говорю тебе правду, пора бы уже привыкнуть. Толкни дверь – должно быть, ее уже открыли.