Танцы марионеток
Шрифт:
Как-то утром Юля стала свидетелем того, как Марта Рудольфовна накричала на Лию и выгнала из комнаты за то, что та оказалась слишком нерасторопной, и пришлось тогда самой Юльке поднимать из кресла тяжелое тело Валентины Захаровны. Марта суетилась рядом, но пользы от нее оказалось на удивление немного. Доведя Мурашову до ее комнаты и уложив в постель, Юлька с облегчением вернулась в гостиную и встала возле окна. В тихом дворе на площадке, куда ближе к обеду выходили гулять с детьми няни и мамы, занималась физкультурой пожилая женщина.
Если говорить честно, она была старая. Но Юлька это слово старалась не произносить даже мысленно:
– Взгляните, Марта Рудольфовна, – обратилась Юлька к Конецкой, отдыхавшей в кресле, – какая молодчина! Я не могу себя заставить заниматься спортом регулярно, а она такую хорошую физическую форму поддерживает.
Старуха приподнялась, выглянула в окно. Взгляд ее упал на темно-красный мак, старательно изображенный Валентиной, и Юлька заметила, что Конецкая страдальчески поморщилась.
– Противоестественно! – резко возразила она, сев обратно. – Сила тела без силы ума… Куда органичнее она смотрелась бы, если бы устроилась в кресле с клубком ниток. – Покосилась на огорошенную Юльку и добавила: – Будь мне тридцать лет, за такую фразу меня съели бы с потрохами. Но мой возраст дает кое-какие преимущества. В частности, возможность безбоязненно говорить то, что думаешь.
Юлька про себя сказала, что этой возможностью ведьма злоупотребляет, и очень скоро получила очередное тому подтверждение.
В тот же вечер она позировала Мансурову. Это было совсем не так романтично и красиво, как ей казалось. Более того, позировать Юльке вовсе не понравилось, хотя она изо всех сил старалась сделать вид, что происходящее доставляет ей удовольствие.
Во-первых, было прохладно. И хотя Роман не просил ее раздеться, но тонкое шелковое платье совсем не согревало, а накидку Юлька с собой не взяла. Во-вторых, пришлось сидеть неподвижно, к чему девушка совсем не привыкла, и, несмотря на удобную позу – в кресле, с букетиком ландышей на коленях, – очень скоро ей стало казаться, что нет ничего мучительнее, чем сидеть, держа голову так, как просит Роман, – с наклоном вправо. Юлька думала, что во время сеанса они будут беседовать – как в прошлый раз, во время их первой встречи, – но Мансуров работал так сосредоточенно, взглядывал на нее из-за подрамника так хмуро, что она не рискнула заговорить первой, а он молчал. Поэтому развлекать себя пришлось самой.
Поначалу она наблюдала за Романом, снова поражаясь тому, какой он красивый: статный, с лицом русского витязя. Затем принялась осторожно осматривать картины в мансарде, но оклик Романа, от которого она вздрогнула, заставил ее прекратить это занятие.
– Извини, мне нужно твое лицо, – объяснил он. – Смотри на меня, как смотрела до этого.
И Юлька опять стала смотреть. Честно говоря,
Остаток сеанса она еле высидела. Зато за свое терпение была вознаграждена: вымыв кисти, Мансуров обернулся к ней и улыбнулся так, что она тут же забыла про скуку, про свою затекшую шею и про надоевший запах подвядших ландышей. А затем он сказал такое, что за одни только эти слова Юлька согласилась бы позировать еще весь день без перерыва на обед.
– Ты – богиня! – нежно сказал Мансуров. – Почему я тебя раньше не встретил?!
И тут богиня икнула.
– Ик! – ответила она художнику, в глазах которого мелькнула растерянность. – Ик!
За последний час Юлька так намерзлась, что от холода начала икать, и остановить этот ужасный процесс было никак невозможно. Брови Романа полезли вверх, и она прокляла свой подлый организм, подложивший ей свинью в такой неповторимый момент. Богини не икают! А если икают, то не тогда, когда им сообщают об их божественной природе! Они только загадочно улыбаются и этим окончательно сводят с ума поклонников их небесной красоты.
Ей захотелось разрыдаться и убежать, потому что выйти из ситуации с достоинством казалось немыслимым! Но бежать было некуда. Более того, скоро должна была вернуться жена Романа, голубоглазая стрекоза Кристина, и Юлька представила, как столкнется с нею на лестнице, промчится мимо, громко икая, и растает в темнеющей дали за оградой, оставив за собой только эхо. И какое эхо!..
– Ик! – с отвращением к самой себе издала она снова и сжалась, ожидая, что сейчас Роман обидно засмеется и больше никаких сеансов не будет.
Но он не засмеялся.
– Бедная девочка… – проговорил он и свел брови так, словно сам страдал. – Замерзла! Я идиот, не догадался даже предложить тебе плед.
И после этого немедленно закутал Юльку в теплый шотландский плед, напоил каким-то горячим коктейлем, который тут же смешал сам и преподнес ей на крошечном серебряном подносе, где помещался лишь один бокал, и, пока она отогревалась, рассказывал ей о…
О чем Мансуров рассказывал, Юлька забыла буквально тотчас же. Если вообще понимала. Ее голова была занята лишь одним: она видела со стороны, как сидит рядом с ним на мягком широком диване, укутанная в плед с ногами, вокруг них – картины, в руке у нее бокал с коктейлем, и прекрасный принц в образе художника говорит с ней тихо и доверительно. «Со своей женой он наверняка так не разговаривает!» Затем ее проводили, усадили в такси и напоследок посмотрели долгим прощальным взглядом – совсем таким же, как в прошлый раз.
Неудивительно, что, вернувшись в квартиру Конецкой, она потеряла осторожность.
– Ты начала сутулиться, – сурово заметила старуха, когда после ужина Юлька мыла посуду. – Следи за собой. Вот так встретишь своего долгожданного принца, ссутулишься при нем, и разочаруется он в тебе! Принцы, голубушка, нынче пошли привередливые и разборчивые.
Юльке вспомнился Роман, не посмеявшийся над ней, а посочувствовавший, и она храбро парировала, будучи уверена в своей правоте:
– Ну и что, что привередливые? Пусть он полюбит меня такой, какая я есть!