Танцы на минном поле
Шрифт:
— Они ехали на «Урале»? — следя за ходом мысли своего собеседника, переспросил следователь.
— Угу. У нас в Афгане их называли "полтора метра жизни". Я, кстати, проверил — «Урал» на месте. Никаких видимых повреждений, или следов ремонта нет. Номера на шасси и двигателе соответствуют.
— Понятно, — вздохнул Крутый.
— Хорошо бы еще с водилой переговорить, — продолжал полковник, — но здесь, извини, пока ноль. Он уже года полтора как на дембеле.
— Срочник?
— Нет, — покачал головой Данич, — контрактник. По
— Час от часу не легче, — вздохнул Крутый. В дверь тихо постучали.
— О, вот и наш чай, — Данич убрал ноги с нагревателя и прикрикнул, — Давай заноси!
Однако он ошибся. Это был не чай. В кабинет бочком втиснулся хозяйственно — технического вида прапорщик с выражением крайнего недоумения на лице. Видимо, он никак не мог взять в толк, что ему следует заносить.
— Разрешите войти, товарищ полковник, — с нескрываемым почтением глядя на созвездия, украшающие плечи борца с террористами, нерешительно осведомился он.
— Да уж вошел, — совсем не по уставу хмыкнул «волкодав», в кои-то веки, для простоты общения с армейскими чинами, обряженный в собственную форму. — Кто такой, с чем пожаловал?
— Прапорщик Голушко, — вытягиваясь в струнку, доложил вошедший. — Начальник штаба приказал прибыть в распоряжение подполковника Крутыя.
— Все с вами понятно, — сохраняя грозный вид, прогремел Данич. — Николай Емельяныч, это твой подопечный?
— Разрешите об…
— Да обращайся, обращайся, — выходя из образа грозного полковника, махнул рукой старший по званию.
— Прапорщик Голушко? — Крутый включил свою память. — А, художник.
— Ну, не то что бы, — замялся ГСМщик
— Да ладно, чего ты ломаешься, как сдобный пряник, — приободрил его развалившийся в вальяжной позе полковник. — Тебе ж не конный портрет товарища следователя рисовать! Нет, Николай Емельянович?
— Нет, — обнадежил тот. — Подойдите к столу — попросил он. — Вот перед вами несколько фотографий, кто-нибудь из тех, кого вы видели в день вылета группы подполковника Дунаева, похож на людей, изображенных на этих снимках? — Крутый разложил на столе несколько снимков.
— Я попробую узнать, — неуверенно вздохнул Галушко, — Все же, три года прошло
— Да уж, попробуйте, — прогрохотал за его спиной Данич.
— Виктор Юрьевич, — укоризненно посмотрел на него следователь, — не будем отвлекать товарища прапорщика.
Молчание длилось минуты две.
— Вот этот похож, — полковой художник ткнул пальцем в один из снимков. — Тот, правда, с усами был, — добавил он.
— Понятно, — вздохнул Крутый. — Дунаев.
— Только, я извиняюсь, товарищ подполковник, — замялся прапорщик, — на фотографии — это не он. Похож, — верно, но не он.
Немая сцена, возникшая в кабинете, могла бы привести в трепет самого Николая Васильевича Гоголя вместе с той его редкой птицей,
— А кто? — выдохнул Данич, опомнившийся первым.
— Н-не знаю, — ошарашенно наблюдая действие, произведенное его словами на двух старших офицеров из центра, пробормотал Голушко.
— Голушко, дорогой, как тебя звать — то? — беря инициативу в свои руки, ласково произнес Данич, проникаясь к незадачливому прапорщику почти отеческой любовью.
— Федор Афанасьевич, — едва не переходя на шепот, пролепетал объект возвышенных чувств охотника за террористами.
— Федор, — тщательно произнося каждую букву, пророкотал Данич. — Это хорошо. Федор — значит Божий дар. Расскажи-ка мне, пожалуйста, друг мой Федор, что ж в этом портрете не так? — он повернулся к все еще приходящему в себя следователю. — Николай Емельянович, надеюсь, ты не возражаешь?
— Да, — кивнул Крутый. — В смысле — нет.
— Ну, вот и славно.
— Я, если позволите … Я. … Вот карандаш бы, и кусок бумаги, — все еще робея от неожиданной перемены, пробормотал Голушко. — Я бы попробовал изобразить …
— Это мигом, — оборвал его Данич. — Коля выдай ему бумагу. А карандаш, — он распахнул дверь. — Дежурный! — рявкнул полковник, и от этого крика где-нибудь высоко в горах, возможно, сошла лавина, — Птицей мне сюда карандаш и резинку! Да, и вот еще. Там, на камбузе, грозились угостить нас чаем. Я не знаю, то ли они там трением огонь добывают, то ли воду из снега топят, но чай уже полчаса как должен быть здесь. Так что, распорядись, чтоб три чашки доставили в кабинет стремительным аллюром. Все понял?
— Так точно! — восхищенно глядя на грозного полковника, закрывающего могучими плечами входную дверь, отчеканил сержант. — Разрешите идти?
— Давай, дружище. Только так, чтоб одна нога там, а другая, как сказано в уставе, здесь.
Процесс творчества занял минут пятнадцать. Все эти минуты Крутый пожирал взглядом прапорщика и портрет, выходивший из-под его руки. Он следил за ним так бдительно, как будто ожидал, что рисунок вот-вот оживет и начнет отвечать на его, следователя военной прокуратуры по особо важным делам, неприятные вопросы. Однако время шло, а рисунок не оживал.
— Шедевра, мать ее, — хмыкнул Данич, глядя через плечо прапорщика на получающиеся произведение искусства. — Феномен. Петр Палыч Рубенс. Ты, Федюня, зря такой талант в скалы заколачиваешь. Тебе не здесь вертолетам винты крутить, тебе в Москву надо. По тебе, небось, академия художеств горюет. Так что, приезжай в столицу, если что, я о тебе словечко замолвлю.
— Да ладно вам, товарищ полковник, — беззлобно отмахнулся Голушко. — Вот, где-то так он выглядел.
— Вот так вот он выглядел, — моментально посерьезнев, произнес полковник, придвигая портрет работы неизвестного прапорщика к фотографии подполковника Дунаева. — Ну что, Николай Емельянович, разница заметна?