Танец белых одуванчиков
Шрифт:
Антон не стал отвечать на риторический вопрос. Кирилл малость перевел дух, и продолжил исповедь:
— Вот я и рассудил. Вряд ли Зельдовым нужны наши деньги. И без нас многое могут себе позволить. Даже слишком многое. Гораздо больше, чем мои старики. Ты же знаешь, мой отец скромненько так ездит на Ауди, правда, не на бэушной, конечно, не на хламе, на отличной новенькой восьмерочке, и тем не менее — всего лишь на Ауди. А Тамара с Сонькой — на Мерсах рассекают, папашка их на БэЭмВухе. Одна только теща у меня скромница, вообще без машины обходится. Потому что водить не умеет. Вот и был я уверен, что Зельдовым-то уж точно не деньги мои нужны, и даже не отцовские деньги, а я и только я, собственной персоной. Андрианов Кирилл Александрович, прошу
— Даааа, — философски протянул Волынец.
Кирилл вздохнул тяжко, задумался о чем-то. Потом, словно вспомнив что-то важное, сообщил каким-то вопросительным тоном:
— Только вот знаешь, чего я не понимаю? Почему-то пару месяцев назад Тамара машину продала. Вот это, между прочим, меня так удивило. Она ведь от Мерсика своего была в полном восторге, иначе как "Мерсик" или "машиночка" его даже не называла. И вдруг продала. Ну ладно, мне было бы понятно, если бы она ее на другую модель поменяла. Так ведь нет, вообще без машины обходится! Правда, едва ли не каждый вечер меня терроризирует: "Купи мне машину!" А я никак не могу понять, куда же деньги делись.
Антон усмехнулся:
— Ну, а пока не поймешь, новую, естественно, не купишь!
Кирилл не отреагировал на шутку, ответил вполне серьезно:
— Да нет, не в этом дело. Просто как-то странно. Я этого просто не понимаю. У меня на это логики не хватает. А ты же знаешь, если я чего-то недопонимаю, это начинает меня тревожить. Я начинаю подозревать всяческие гадости. Хорошее ведь никогда в голову не лезет, одни глупости да откровенные гадости. Машину-то мне, конечно, придется купить, куда я денусь с подводной лодки. Но ведь не Мерседес! И она прекрасно это знает! Я даже Ауди ей не куплю. Я для себя-то не считаю это необходимым, а для нее тем более. Меня, например, вполне устраивает джип — мне на нем очень даже удобно по стройкам мотаться. И вообще удобная машина. Но ей-то не по стройкам мотаться, по нормальным ведь дорогам будет ездить. Если наши дороги, конечно, можно назвать нормальными. Так что вполне обойдется чем попроще. Вот это меня и удивляет: она прекрасно знает, что я не намерен выворачивать карманы наизнанку ради того, чтобы пустить пыль в глаза ее знакомым. И при этом продает свою любимую машину. Тебе не кажется это странным?
Волынец с готовностью кивнул, чуть выпятив губы:
— Да, пожалуй. Интересный финт ушами. Может, ее кто-нибудь шантажирует?
Кирилл помолчал, обдумывая предположение друга.
— Знаешь, мне приходило это в голову. И это меня тревожит. Не столько тревожит ее прошлое, то есть предмет шантажа, как то, что шантажисты обычно не оставляют свою жертву в покое до конца чьей-нибудь жизни. Или пока жертва не грохнет шантажиста, или пока не покончит с собой. В крайнем случае, пока не разорится. И мне ни один из этих вариантов не нравится. Так что вот он, еще один черный камешек в огород Тамары. Потому как вряд ли в чью-нибудь гениальную голову придет идея шантажировать чистого человека. Вот и думай, каких дел она наворотила. То, что мужиков у нее до меня был вагон и маленькая тележка — это аксиома, не требующая доказательства. Слишком уж она у меня умелая барышня в этом плане. Так что вряд ли ее шантажируют за интимную связь с кем-либо — это слишком очевидно и элементарно, чтобы быть поводом для шантажа. Да и вообще, в наше время моральная распущенность не считается преступлением. Нет, Антоша, тут наверняка что-то посерьезнее…
Друзья замолчали. Каждый обдумывал одно и то же, но
Антон первым нарушил молчание:
— Кира, а ты никогда не задумывался о разводе?
Кирилл не ответил. Только весьма красноречиво усмехнулся и прикрыл глаза. Помолчал некоторое время, потом таки решил ответить:
— Если честно и откровенно, эта мысль впервые пришла в мою светлую голову в аккурат в день свадьбы…
Задумался еще на мгновение, потом поправил сам себя:
— Нет, наверное, не о разводе. В тот день я впервые засомневался в правильности выбора. А непосредственно о разводе впервые подумал приблизительно через пару недель после возвращения из Лондона.
Антон многозначительно повел бровью:
— Да, две недели — серьезный стаж. А на каком, собственно, основании?
— А, — Кирилл недовольно махнул рукой. — Так, мелочи всякие…
— Ну, — мудро заметил Волынец. — Жизнь вообще состоит из мелочей. В частности, именно из них складывается общая картина…
— О, да! — подхватил Андрианов. — Тут ты абсолютически прав. И картинка вырисовывается еще та… Весьма, знаешь ли, непривлекательная картинка вырисовывается…
— Поделиться не хочешь? — скромненько предложил свою помощь Антон.
Кирилл усмехнулся:
— Нет, спасибо. Увольте — еще не хватало все эти мелкие дрязги на люди выносить. Просто мы очень разные, вот и все. Совсем разные, кардинально.
Антон хмыкнул:
— Ну, раз кардинально — разведись, делов-то! Что ты теряешь? Я вообще не понимаю, чего ты тянешь? Если через полмесяца после свадьбы уже серьезно подумывал о разводе. Кто ж помешал? Чего ты тянешь-то — полгода уж прошло, если не больше! Ждешь, когда "уа-уа" пойдут косяком? Пеленки-распашонки, моральная и материальная ответственность за подрастающее поколение? Чего ты тянешь?!
Андрианов разочаровано крякнул, встал из-за стола. Подошел к окну, тщательно разглядывая там что-то одному ему ведомое. Потом развернулся к Антону и честно признался:
— Уже дотянул.
— Что? — воскликнул Волынец. — Таки?..
Кирилл кивнул:
— Вот именно. Говорю же — дотянул.
— И что, большой срок? — участливо поинтересовался Антон.
Кирилл неопределенно пожал плечом, неуверенно ответил:
— Говорит, шесть недель. Это где-то приблизительно полтора месяца?
— Ага, — машинально кивнул Волынец. — Так ведь если так мало, еще ведь можно все исправить. На хрена оно вам надо, если все равно рано или поздно разведетесь? Сделала бы аборт — и никаких проблем.
Кирилл задумчиво покачал головой:
— Нет, Антоша, я не могу на этом настаивать. Если бы она сама захотела, сама приняла это решение — я бы его принял. Даже, пожалуй, с радостью. С откровенной. А заставлять… Да даже предложить такое не могу. Я бы и с посторонней бабой вряд ли поступил бы так, хотя не знаю, не уверен. Если она ждет от тебя ребенка — разве можно ее считать посторонней? В общем, не могу я ей этого предложить. Это ведь я совершил ошибку, я ошибся, я, понимаешь?! Не она — я! Она-то виновата только в том, что приняла мое предложение. Но делал-то его я! Именно я принимал решение! Не папочка Зельдов — тот только намекнул, а я сам. И как я теперь могу заставлять ее сделать аборт? Она ж беременная не от кого попало — от собственного мужа. От законного, между прочим. И она правильно говорит — российский закон беременную женщину охраняет. Я теперь не смогу развестись с ней до тех пор, пока ребенку не исполнится год. А смогу ли я потом его бросить, ребенка? Это сейчас его еще нет, и он для меня всего лишь препятствие на пути к свободе. А потом? Когда он уже будет? Живой. Маленький. Беспомощный. Ты полагаешь, я смогу его бросить, беззащитного?