Танец мотыльков над сухой землей
Шрифт:
Я спрашиваю у Жени Тишкова:
— Что ты думаешь о книге Моуди «Жизнь после смерти»? Это реальная вещь или миражи?
— Не знаю, — он замялся, — может, у них там, в связи с хорошим питанием, экономической стабильностью и есть такая опция, а у нас точно нет, это я тебе заявляю со всей ответственностью!
Художник Шура Соколов, посмотрев передачу, где жалуются, что не хватает золота военным золотошвейкам, воскликнул:
— Неужели
— У тебя нет лишней пишущей машинки? — спросил писатель Дмитрий Верещагин. — Есть? А у нее клавиши не западают? Дай мне — напечатать роман? А то мою машинку жена отдала. Приходили из общества слепых — спрашивали старые ненужные вещи, она взяла машинку и говорит: «Вот, возьмите, мы все равно на ней не печатаем». И они взяли.
— А ты что?
— Я? Просто опешил и все.
Татьяна Филипповна Андросенко, главный редактор журнала «Мурзилка»:
— Одно время я работала учительницей в школе рабочей молодежи, тогда ведь было всеобщее образование, и у меня учился тракторист, вот он писал в сочинении: «Я вас дюже люблю!» Как я его могу забыть? Я и имя его помню: Сашка Булка.
Навстречу мне под ручку идут две женщины.
Одна другой — потрясенно:
— Что за дела, понять не могу. Трусы съедены. Штаны между ног — съедены…
Искусствовед Виталий Пацюков так интересно обо всем рассказывает, я говорю:
— Вам надо все это написать!
А он:
— Понимаете, я больше думаю, чем пишу. Вот вы молодец…
— …больше пишете, чем думаете! — сказал Тишков.
В Риме Виталий Пацюков водил нас в церковь Святой Пракседы, спасавшей гонимых христиан. Там в сыром подвале склеп с останками чуть ли не двух тысяч христианских мучеников, которых захоронила Святая Пракседа.
Виталий из церкви шел задумчивый, переходя проезжую часть дороги, совсем не смотрел по сторонам, а когда мы поставили ему это на вид, ответил, что умереть в Риме — для него большая честь.
— А я твой прах, — пообещал Леня, — помещу в глиняный сосуд, состарю его, как это принято у новоделов, и подложу в склеп к христианским святым.
— А когда это обнаружится, — обрадовался Виталий, — им уже неудобно будет выбросить, подумают — так и было!..
Писатель Юрий Давыдов звонит Якову Акиму из Переделкина, спрашивает, как тот поживает.
Яков отвечает:
— Да никак. Сижу один дома — как сыч.
А тот его спрашивает участливо:
— Стакан-то держишь?
Александр Кузнецов, голубоглазый веселый человек, прокладывал обычно лыжню по первому снегу в Переделкине. Однажды смотрю — идет медленно, осторожно, в пальто с меховым воротником, — пережил инфаркт. Естественно, я его всячески подбадривала, вот он мне дал почитать свою книгу — что-то о потерянной статуе
— Сан Саныч! Шикарный детектив!
А он — гордо и лукаво:
— А вы знаете, сколько я их таких настрогал?!
Акиму позвонил молодой поэт и сказал:
— Прошу вас дать мне рекомендацию в Союз писателей. У меня вышла книга стихов.
Аким предложил оставить ему эту книгу в почтовом ящике.
Смотрит — на обложке портрет автора с раскинутыми руками. Сзади — самолет в небе. Называется «Хуёвый атом». Дальше только точки.
— Наверное, сумасшедший, — решил Яков Лазаревич.
Одна бабушка — другой:
— А вы знаете, я после войны была в очень плачевном состоянии, все время плакала. Плачу и плачу. И работала при этом, всё, а плачу и плачу. Я и грязи принимала, мне выписали. Так иду в поликлинику и плачу. Моему врачу сестры кричат: «Вон ваша больная идет — плачет!» А я в грязевую ванну лягу, лежу там — и плачу!.. — И она радостно засмеялась.
Яков Аким:
— Один человек в Литфонде, ему было девяносто с хвостиком, занимался похоронами писателей. А начинал он не с кого-нибудь, а со Льва Толстого. Он всех похоронил, кого мог, и ему уже неловко было в таком возрасте этим заниматься. Этого старого человека звали Арий Давыдович. Он всегда ходил, даже летом, в черных перчатках. Назначили кого-то другого. Тот не очень справлялся. Арий про него говорил: «Ну, еще молодой, конечно! Ничего, втянется, увлечется…»
— И был в Литфонде свой парикмахер, — рассказывал Яша. — Когда застрелился Фадеев, он говорил потрясенно: «Я наутро проснулся, а у меня вся грудь седая…»
В Переделкине грузинский писатель спрашивает киргизского:
— Вы прозаик или поэт?
— Я — ВСЕ, — ответил киргиз.
— Моя подруга Ляля, которая всю войну провела в эвакуации, — говорит Люся, — пошла на митинг и на плакате написала: «Мы на своих плечах вытянули войну». Я — ей: «Ляля! Убери с плаката слово „плечи“. Это слово не из плаката, а из романса!»
Люся с Лялей идут по улице, и Ляля упала.
— Женщины, ну дайте же пройти! — им все кричат.
— Вы что, не видите, она не может встать? — удивилась Люся. — Идите по ней!
— Знаешь, какие были последние слова ее папы? — спросила Люся. — «Ляля! Жизнь — это фарс».
Мои родители дружили с Похлебкиным. Вильям-Август учился с папой в институте — второй выпуск МГИМО. Это был выдающийся ученый, мыслитель, энциклопедист, оставивший след во всех областях гуманитарных наук. Хотя многим кажется, что Похлебкин прославился исключительно книгами о еде, о чае или водке.