Танец мотыльков над сухой землей
Шрифт:
Я вышла на сцену — передо мной бушевало море детей.
Что было дальше, не помню. Стоял ли в зале гвалт, скакали они по креслам или ходили на головах, катилось ли все кувырком или через пень-колоду, — я знала одно: мне нужно продержаться на сцене час, как было означено в договоре.
Вся взмокшая, с гитарой, дудкой, барабаном, перьями заморских птиц и челюстью древнего осла, ровно через час я покинула сцену.
Толпы детей спускались в гардероб, потребовалось немалое время, чтобы это исполинское помещение опустело. Меня провели в туалет.
Я вошла в кабину, взгромоздилась
«Марина Москвина —…»
Я зажмурилась. Потом взяла себя в руки и открыла глаза:
«… — классная баба!»
Из туалета нефтеюганского Дома культуры я вышла с непоколебимым ощущением: жизнь — удалась.
Люся:
— Наш Путин совсем с ума сошел — опоздал к английской королеве на тринадцать минут. Почти на четверть часа! И все стояли и ждали его! Если бы ты опоздала — ладно, а то Путин, позор какой!..
Бегу к метро, по первому снежку в новом пальто с рюкзачком, внезапно из соседнего подъезда выскочила доберман-пинчер Владислава Отрошенко, схватила меня за ногу, рванула и бросила на дорогу!
Сын Влада, Макс, приближается в тихом ужасе, видит — это я лежу.
— Ой, тетя Марина!.. — Максим подумал немного, что же тут можно сказать. И спросил: — А Сережа дома?
Леонид Бахнов собрался в Англию, его подруга попросила привезти ей нашей клюквы.
На таможне его спрашивают:
— Что это?
— Клюква.
— Чем докажете?
Леня ел, давил, показывал красный язык и перекошенную физиономию.
— Да что там, в Англии, клюквы нет? — в конце концов спросил таможенник. — И учтите — они вас ТАМ с этой клюквой не пропустят.
Всю дорогу он думал, как объясняться с английской таможней, готовил аргументы. Но никто его больше ни о чем не спросил.
— …Ведь прозу писать скучно, — меланхолично говорил Николай Климонтович, — скучно и долго. Усидчивость надо иметь…
— Юра Перов это делает два раза в день, — сообщил Тимур Зульфикаров, — один раз утром, один раз вечером. А ты, Коля?
— Не всегда до вечера форму удается сохранить…
Николай Климонтович переводил с очень запутанного подстрочника таджикский роман. Там один был сильно влюблен в чью-то жену. Посредине Коля устал и написал: «В общем, она ему отдалась, короче говоря». Когда вышла книга, автор поднял ужасный скандал. Поскольку в том-то и была вся фишка, что она ему так и не отдалась!
— Вы можете нам давать свои небольшие вещи в журнал, мы их напечатаем — бесплатно, — предложила Климонтовичу редактор из Сыктывкара.
— …Заманчиво, — сказал Николай.
Тишкова попросили в издательстве обильно проиллюстрировать мой роман «Дни трепета», вещица небольшого объема — надо бы раздуть. Леня приготовил тушь, кисточку, взялся за работу. Я поинтересовалась — перечитал ли он роман?
— Мне это вообще не нужно — читать да перечитывать, — он высокомерно ответил. —
Пытаюсь пристроить своего перезрелого семинариста в журнал «Дружба народов». Расхваливаю его Бахнову на все корки:
— Пойми, это человек, который интеллигентно пишет про соитие. Ты же смеешься надо всеми, когда про это пишут неинтеллигентно.
— Когда про это пишут неинтеллигентно, я смеюсь, — задумчиво отвечает Бахнов, — а когда интеллигентно — я скучаю…
Отрошенко пригласил нас с Леней на церемонию вручения почетной итальянской премии «Гринцане Кавур». За особые заслуги перед итальянской литературой эта премия раз в два года присуждается прозаику, поэту и переводчику. Кроме Отрошенко, итальянскую награду получили поэт Евгений Рейн и Елена Костюкович, в чьем переводе вышел на русском языке почти что весь Умберто Эко.
— Как же вы остались такой красавицей после этого Умберто Эко? — спросила я у Елены Костюкович.
— А представь, какой она была красавицей, — говорит Леня, — ДО Умберто Эко!..
— Когда садишься писать стихи для детей, — учил меня Яков Аким, — необходимо обрести особое состояние подтянутости. Даже побриться не мешает.
В каком-то городе, забыла в каком, Якова Акима позвал ночевать старый знакомый Владимир Николаевич. Хотя жена им была совсем не рада, гостя накормили и положили в проходной комнате. Внезапно среди ночи Яша проснулся от чьего-то пристального взгляда, открывает глаза, видит — Владимир Николаевич навис над ним в исподнем и шепчет: «Ах ты подколодная змея! Блядь!»
— Я не испугался, — рассказывал Яков Лазаревич, — но удивился и спрашиваю: «Владимир Николаевич, вы чего?» А он: «Ой, Яша, извини. Тут у меня всегда жена спит».
Захожу в поликлинику, надо показать пропуск. Слышу, один охранник говорит другому:
— Спасения нет ни в чем, — он делает паузу. — Спасенье только в том….
Роюсь в рюкзаке, нарочно тяну время, страшно хочется услышать, что он скажет. Охранник молча ждет. Я достаю пропуск, показываю и прохожу, так и не узнав — в чем же оно, Спасение…
Виктор Чижиков:
— Я тебе расскажу, как я впервые оказался в Амстердаме. У меня были деньги, я мог купить все, что захочется, и куда угодно зайти. Я пошел в музей смотреть Брейгеля, сел в центре зала и обнаружил, что это очень большие картины, а совсем не маленькие картиночки. Сижу и не верю своим глазам, что я, Витя Чижиков с Красной Пресни, с этого двора, где дворником был дядя Ваня, своими глазами вижу оригиналы Брейгеля. Потом я пошел в кафе, и оттуда мне было видно две стаи птиц — голуби и чайки. Они держались отдельно. НО! В голубиной стае была одна чайка, а среди чаек — один голубь. На другой день опять туда пошел: снова то же самое. Тут я догадался, что это послы — для взаимопонимания. Так я сидел, смотрел, что-то выпивал. И вдруг почувствовал, что я счастлив…