Танец убийц

Фагиаш Мария

Живкович налил еще.

— Вот увидите, еще пару глотков, и Вам понравится.

— Еще пару глотков, и я свалюсь с ног, — отбивался Панайотович. — Святая Троица, как я устал! День и вправду был чертовски длинный. — Он опустошил стакан. — Вы правы, я начинаю входить во вкус. Почему же Вы не пробуете?

И он налил лейтенанту полстакана.

Живкович отпрянул, как будто опасался, что стакан может взорваться.

— Лучше не надо. Один из нас должен оставаться трезвым.

— Да я абсолютно трезв! — заорал капитан. — Никто в этой проклятой армии не посмеет утверждать, что когда-нибудь видел меня на службе пьяным. И уж точно я не захмелею от двух несчастных

стаканов вина. — Разглядывая бутылку, он с презрением патриота процедил: — Поммар!

Живкович, смеясь, уверял:

— Так точно, господин капитан, никто и никогда не видел Вас даже подвыпившим.

Он делал вид, что ищет что-то на письменном столе, заваленном формулярами и другими бумагами, одновременно наблюдая исподтишка за капитаном. Между тем Панайотович улегся выпрямившись на диван и потянулся за стаканом вина, который, вообще-то, он наливал для лейтенанта. Незаметно выскользнув из комнаты, Живкович услышал, как капитан глотал вино и как стакан покатился по полу. Стало тихо, и через минуту послышался легкий храп — явный признак того, что капитан Панайотович задремал.

Небольшой побеленный дом, окруженный красивой оградой, с густыми кустами сирени и жасмина в палисаднике, стоял на одной из боковых от Теразии улочек. Дом принадлежал бывшему министру внутренних дел Георгию Генчичу, который попал в касту «неприкасаемых» за то, что открыто выступил в свое время против женитьбы Александра на Драге. Так же как и полковник Машин, он был досрочно отправлен на пенсию. Его стали старательно избегать все, кто всё еще радовался благосклонности короля или надеялся ее заслужить.

Михаил вынужден был дважды постучать, прежде чем мадам Генчич открыла дверь. Он бывал здесь и раньше, в основном сопровождая короля Милана или с посланиями короля, но потребовалось некоторое время, чтобы женщина узнала его.

В такое позднее время было не принято приходить без приглашения, а настойчивый стук в дверь, и тем более в дверь впавшего в немилость политика, не сулил ничего хорошего.

Когда Михаил сказал, что хотел бы видеть полковника Машина, Гордана Генчич ответила, что посмотрит в саду, где муж с друзьями отдыхает от дневной жары. Все еще не вполне доверяя позднему посетителю, она попросила подождать снаружи, но вскоре пригласила Михаила в дом.

— Мне жаль, что я обошлась с Вами так негостеприимно, — извинилась она, — но Вы, конечно, меня поймете. Сейчас и родному брату нельзя доверять. Я знала, что Вы были сторонником короля Милана, но сегодня люди так быстро меняют убеждения и продают свою верность за чечевичную похлебку. — Она боязливо взглянула на дверь, ведущую в сад, где за грубо сколоченным столом со стаканами и бутылками вина сидели несколько человек.

Михаил пробыл всего лишь день в Белграде, и на него вдвойне неприятно подействовало раболепное поведение женщины. Он слишком долго жил в Европе, чтобы спокойно относиться к тому, что жена или мать приятеля целовала ему руку или услужливо стояла за его стулом во время разговора. Само собой, некоторые женщины под влиянием двора стали довольно эмансипированы, принимали вместе со своими мужьями участие в светских мероприятиях и были способны обсуждать политические вопросы. Но Горлана Генчич к таковым не относилась.

Полковник Машин быстрыми шагами вышел из сада.

— Что случилось, капитан? — резко спросил он.

Хозяйка испуганно посмотрела на них и вышла из салона.

— Вы могли бы догадаться, что это важно, иначе я бы не пришел сюда, — раздраженно ответил Михаил. Его нервы были на пределе. — Вот, почитайте.

Он

протянул составленное королем письмо, не добавив обязательного «господин полковник».

Узнав вензель, Машин отпрянул, как будто бумага могла выстрелить.

— Что это? — спросил он.

— Прочитайте, тогда узнаете.

Машин достал футляр из нагрудного кармана. Осторожность, с которой он обращался с очками, свидетельствовала о нелегком материальном положении, когда человек не мог позволить себе покупку новых очков, случись что-нибудь с этими.

Аккуратно взявшись за дужки, он надел очки и взял письмо. Дольше, чем того можно было ожидать, Машин смотрел в листок, молча, оцепенело.

— И что все это значит? — наконец спросил он, не отводя взгляда от письма.

— Именно то, что там написано. Король готов добровольно покинуть страну.

— Через три дня. — Полковник поднял голову и посмотрел Михаилу в лицо.

— Совершенно верно.

— Через три дня он давно уже будет мертв. — Машин говорил с ясностью и решительностью судьи, объявляющего приговор.

— Нет, если Вы отмените путч, — возразил Михаил и в этот момент понял, что его партия проиграна — не только в отношении Александра, но и в отношении его самого. Возрастающая антипатия к Машину, тем не менее, не помешала ему продолжать: — Я разговаривал с королевой Драгой и королем Александром. Инициатива исходила не от меня, а от королевы. Она получила из многих источников сведения о готовящемся путче и испугалась. Она не в курсе деталей, но знает, что ее жизнь и жизнь короля в опасности. Ее влияние на Александра по-прежнему велико, и, хотя он вначале отказывался, она сумела его убедить отречься от престола. — Михаил замолчал, чтобы проверить, как Машин реагирует на его слова. Взгляд полковника оставался безучастным. Он продолжил: — Нам известны взгляды принца Петра. Я убежден, отречение Александра полностью соответствует его желаниям: использовать шанс на законную смену власти. Вы, без сомнения, знаете почерк короля и понимаете, что письмо подлинное.

Машин кивнул:

— Конечно, оно подлинное. — Он бросил последний взгляд на письмо, затем не торопясь разорвал его на мелкие клочки. На его бледном лице появилась ухмылка, черты приобрели выражение отчаянного храбреца, говорящего: «Разве я не чертовский молодчина?» — Ну, что ж, с письмецом его величества улажено. Нет ли у Вас еще чего-нибудь подобного, капитан? Может быть, от отважных братьев Луньевицей? Или от его превосходительства генерала Цинцар-Марковича?

Ухмыляющееся лицо Машина привело Михаила в безрассудную ярость. Он ухватился за эфес своей сабли и закричал на полковника хриплым от ненависти голосом:

— Вы кровожадный убийца, хотите всех уничтожить, только чтобы отомстить Драге! И она должна умереть лишь потому, что отвергла все Ваши гнусные поползновения. Девятнадцать лет ждали Вы этого момента, весь путч Вы затеяли с одной целью — отомстить ей. Принц Петр, Отечество, желание лучшего правительства — все это одни предлоги. Мишича и других Вы еще можете обвести вокруг пальца, но не меня. Я Вас вижу насквозь.

Эта вспышка оказалась для Машина полной неожиданностью. Он хотел что-то сказать, но из его горла донесся только хрип, когда он увидел, как Михаил безуспешно пытался вытащить свою саблю. Последние три года она пролежала в сырой кладовке и заржавела. Надевая утром у родителей военную форму, он автоматически пристегнул и саблю, не предполагая, что этот символ офицерской чести в конце дня понадобится ему как оружие. Сейчас оружие ему было нужно, но сабля не поддавалась. В ярости Михаил выругался.