Tanger

Нагим Фарид

— А пойдем с нами за водой?

Мы с Няней не знали тогда, что это была абсолютная кодовая фраза, надолго связавшая нас. Я вздрогнул и согласился.

С горестной пустотой в груди обнимал странного Саньку и влюбленными, сияющими глазами смотрел на Няню.

— Ну пока, Санька, не болей, — сказал пассажир.

— Ну что, Санька, как ты себя чувствуешь? — усмехнулся другой.

— Давай, Санька, отдыхай, как моряк, — улыбнулась девушка.

— Пока, Санек.

— Он всю дорогу проболел, отравился, что ли, — озабоченно говорила Няня. — Весь вагон на уши поднял, я уж думала

на таможне выходить и обратно ехать. Но вроде бы легче потом стало.

— Поехали, Сань, тебя там твоя тезка ждет, она тебя вылечит…

Сэкономив деньги на трамвае, я взял «Волгу», чтобы особенно хорошо видеть море и горы, чтоб никто не мешал нам. Санька, как взрослый, сидел впереди. Я тихо радовался той немосковской красоте, которую они сейчас видят. Радовался, что жарко, что скоро блеснет море и они не узнают его, что это? А потом оно распахнется во всю свою ширь, и машина полетит, прямо в этот низкий, плоско полыхающий треугольник. Няня иногда прижималась ко мне с радостно-покорной женственностью, как в Щелыково это было.

— Я заняла у Машки-саратовской пятьсот долларов, и пошли с Иркой на рынок… Я столько накупила, Анвар, ужас просто! И все вроде бы надо, а так посмотришь, вроде бы и не купила ничего. Майки купила, лосины, какие давно уже хотела, мыльно-рыльные принадлежности, молочко против солнца и для загара.

Вот… вот сейчас… вот. Я увидел Ялту и меня что-то удивило. Как же я мог раньше не замечать, что это обычный советский городишко, только еще и курортный. Особенно это жуткое, окраинно-московское скопище девятиэтажек. Я глянул на Няню и угадал ее реакцию: а ты совсем другое рассказывал.

Саня Михайловна так радовалась им и уже даже не знала, чем еще угодить.

— Ну, здравствуй, Санька! Ты Санька и я Санька.

— Как так мам, как так?

— Вот баба Саня.

— И деда Саша.

— Я не деда.

— Кушай, мальчик должен кушать, — говорила Саня Михайловна.

— А вы?

— А я голодная сирота, не пролажу в ворота.

Санька сидел в туалете. Я вышел с лоджии в трусах, которые мне подарил Серафимыч. Она сидела на диване, широко расставив колени, и ждала Саньку. Его трусики в ее руках.

— Какой-то старческий трусняк, Анварчик, — сказала она.

— Да?

— Подойди-ка.

Критически осмотрела трусы, а потом стянула их и взяла у меня в рот, хотя я даже и не думал ни о чем таком. Он казался таким маленьким у нее во рту. Я хотел сказать ей, что я так ни разу и не кончил, когда мне отсасывали, даже если напрягался, просто смешно… Она облизывала его, всасывала, ласкала сильным языком снизу и даже делала глотательные движения, и я чувствовал волнообразные сокращения гортани. Эти ее большие и как бы исподлобья глаза, втянутые щеки, растягивающиеся полукружья губ, и я вдруг почувствовал и хотел предупредить… но она только сильнее прижала к себе и, не спуская с меня спокойных глаз, сглотнула, подсосала и еще раз сглотнула. Отстранила меня.

— Санька, ну скоро ты там? — крикнула она, вытирая ладонью губы.

Женщина в троллейбусе намеренно не подвинулась, и Няня с Санькой не смогли сесть. У меня заболело сердце. Когда ты один —

все нормально. Но стоит тебе объединиться с девушкой, как все сразу усложняется и начинаются проблемы. Как будто бог еще раз наказывает вас, как будто решил снова изгнать из рая, как будто мстит мне за женщину, как будто бог «голубой».

В первые дни мы по пропуску Сани Михайловны купались на лечебном пляже, но это было все же далеко, и мы, как и все глупые курортники, стали ходить на городской пляж, прямо под набережной, со всеми ресторанными и магазинными стоками.

— Тебе нравятся эти полосатые плавки? — показывала она на парня по колено в воде.

— Нет, так себе.

— А мне нравятся, они на тебе хорошо смотрелись бы…

Она очень любила выискивать на моей спине какие-то прыщики и выдавливать их. Это было больно и злило.

— Ты не злишься?

— Нет, даже приятно.

— Правда, приятно?

— Да.

— Зая, давай, я еще у тебя из носа жир выдавлю.

— Может не надо?

— Вот, смотри, — она надавила ногтями на мою ноздрю.

— Фу-у, — брезгливо сморщился высунувшийся из-за ее плеча Санька.

— Зайка, тебе вообще надо чистку лица сделать.

— Думаешь?

— Мамуль, море такое блестящее, что его хочется лизнуть.

Сначала обедали в ресторанчиках, а потом уже в общих и недорогих столовках. И снова загорали по инструкции со всеми средствами против и для загара.

Пена выплескивает на гальку, мгновенно тает, исчезает, только галька блестит сильнее. Девушка несла свою грудь, как каравай. Все тело — постамент под ее груди. Сердце саднило, хотелось выпить.

— Смешные эти новые русские, да?

— А что? — подняла она от гальки належалое лицо.

— А он прямо с сигаретой и барсеткой пошел в воду.

— А-а…

— А знаешь, во время революции они были бы революционными матросами, с такими же шеями и цепями, а в советское время были бы стахановцами, ударниками соцтруда, а сейчас они бандиты.

— Ты им просто завидуешь.

— Может быть, хотя вряд ли…

Бог, наверное, избрал меня своим глазом, чтобы я любовался женским телом. И я мучительно не смотрел, глаза косили и будто бы сохли. Неумолимая сила сворачивала голову, и я смотрел, пряча от нее лицо и делая задумчивым взгляд. И говорил ей что-то незначительное о море, о погоде, будто думал только об этом, а не смотрел на женщин. Будто специально, все, как на подбор, удивительно красивые, загорелые и блестящие на солнце, музей достижений современного женского тела. Я будто бы воровал у нее из-под носа эти фрагменты грудей, ягодиц, ног.

— Тебе, видно, очень нравится эта, в стрингах? — Она спокойно смотрела на меня из-под панамы.

— Какая? Эта? Фу, нет, что ты.

— А вон та, в купальнике Версаче? — Она приподнялась на локте и щурилась.

— Как ты видишь, что это купальник Версаче? Так себе, мне не нравятся худые модели, они нравятся толстым мужикам.

— И купальник Версаче не понравился? Я же вижу, что ты врешь, Анвар. Чего ты боишься? У тебя уже глаза косят в разные стороны!

— Ну, это скорее какое-то эстетическое зрелище, что ли.