Tanger
Шрифт:
Я стоял в переходе и смотрел на это множество полуобнаженных девушек на коробочках женского белья. И вдруг почувствовал, что я не хочу этих женщин, и сам не знаю, зачем смотрю на это бесконечно и чего хочу. Это ОНА с завистью смотрела из меня на то, как красиво, выпукло и туго перетянуты их тела. Она ощущала эту приятную, перетягивающую боль, эти твердые резинки, так резко обозначающие границы твоего тела, это нежное стеснение и желание чего-то несбыточного, невозможного, когда мучаешь самое себя непонятно зачем, потом будет только смешно, когда наряжаешься, подбриваешь подмышки, лобок и ноги, наверное, только для того ненасытного мужчины, который
Няня снова поймала губами мой член. Удивляет ее механическая приученность к тому, что мужчине нужен секс, как, например, нужно сливать отработанное масло у двигателя.
А потом подняла удивленное лицо, отерла рот ладонью.
— У тебя почти ничего не вышло, — сказала она. — Как это?
Мылся под душем. Сегодня нужно было поспеть к восьми, и вдруг почувствовал, что никто из них не любил меня так, как Серафимыч. Всем своим голым телом я почувствовал многоярусные кольца его объятий. Асель, Няня и все другие, вместе взятые, любили меня только вполовину, нет, на одну третью любви Серафимыча. Я мог теперь мерить его любовью всех, кто скажет мне, что любит меня. Измерение любви — один Серафимыч или одна десятая Серафимыча.
Ездили с Няней в новый супермаркет. Мы ездили туда как на работу, каждые выходные, она заранее радовалась и уже в дороге начинала прикидывать, что нужно купить, и с пренебрежением поглядывала в список Татуни.
В этом огромном ярко освещенном ангаре странным образом она успокаивалась и утверждалась в жизни.
Крупные, мягкие и женственные мужчины с прилежными лицами, огромные тележки, нагруженные с верхом. Женщины ходили вдоль этих ярких стен, размышляли, прикидывали, пробовали, переваривали. И я вдруг понял, что это игра, они только делают вид, что пришли за покупками, а на самом деле следят только за мной одним, и то, что вот эта женщина держится за подбородок, это явный знак. Кружится голова, ярчайший свет и как будто падает давление. С тележкой в руках я стоял в переходе между жизнью и смертью.
— Ты рыбу будешь? — спросила она, будто скрывая свое тайное знание.
— Смотри сама, Нянь.
— Нет, скажи, что ты хочешь.
— Мне нравится скумбрия холодного копчения.
— А давай окуня купим? — толкнула меня Няня.
— Давай. Но только он дорогой такой.
— А тебе окунь горячего копчения нравится?
— Мне нравится скумбрия, я только ее ел.
— Как ты думаешь, какого окуня взять?
— Может, лучше скумбрию? Она дешевле.
— Знаешь — за три рубля на три рубля… Ты только скажи, ты сам будешь окуня?
Супермаркет был как бы место для мужчин и женщин, узаконивших свои уикендные встречи. Они ходили с умильными друг к другу лицами, но готовые в любую секунду разъяриться.
— Скажи, что из мяса надо взять?
— Смотри сама, Нянь, что ты будешь, то и я.
— Нет, я же мясо не особенно, это чтобы тебе, зая, быренько перекусить.
— Может, сосиски?
— Ты что? Нет, ты скажи, что тебе нравится?
— Мне нравятся котлеты.
— Какие?
— Вот эти.
— Может лучше кусок мяса купить? Кто знает, что в этих котлетах. Ты скажи…
От ярости у меня онемели
— Ня-а-нь, а почему Гарванич — Гарванич? Фамилия такая?
— А-а, — обрадовалась она нашему совместному общению. — Он сам всем говорит, что он сербский князь.
— Смешно.
— Да, как ты — Степной барон… О, Анваруля, я люблю этот сыр!
— Этот?
— Да, ты понюхай его, чем пахнет… ну чем, скажи?
— Спермой.
— Точно, а ты откуда знаешь?
— Ну, у тебя вопросы…
— А у тебя ответы!
— Хочешь, джин-тоник Greenalls возьмем, как он тебе, Анвар?
— Ненавижу, у меня с ним плохие воспоминания связаны.
Я встал на подставку тележки и катился за Няней.
— Какой ужас, — вздыхала она. — Какое-то царство потребления.
Она ужасалась, но ей нравилось здесь.
— А там смотри книги, видео. Кустурица снял какую-то комедию, возьмем?
— Надоел мне Кустурица. Сам себя пародирует. Все кончено.
Какие-то люди искали друг друга и перекрикивались на весь зал. Я чуть не врезался в электрокар.
— Подожди меня, я схожу в бытовые товары. Купить тебе что-то для бритья?
— Нет, я так, мылом.
— Ты што говоришь-то, зай?
— Купи пену.
— Пену, может, лучше гель? Что с тобой?
— Мне плохо, Няня.
— Как?
— Мне просто пиздец, у меня руки отнимаются, давай быстрее и все, пять минут еще и все. И все, все…
— Но куда же ты все спешишь, Анвар? Куда тебе спешить?
У меня падало давление. Девушка у касс оглядывала свои покупки с якобы детским, но на самом деле бездумно-животным взглядом, и закусывала губу, будто бы перед некой проблемой. Толстый женственный мужик с абсолютной уверенностью в законности своего существования обхватил губами горлышко Guinness, глотнул. Безостановочно пищали кассовые аппараты и играла компьютерная музыка, верещали игровые автоматы, хрустели пакеты. Пахло синтетическим переходом от жизни к смерти. Кто-то звонил по мобильнику и трепал барсетку. Я чуть дольше посмотрел на женственного парня и сразу же увидел страх в его глазах, еще немного, и я бы разоблачил его, он отвел взгляд и беспомощно оглядывался. Я увидел в руках кассирши «Печень трески». Вспомнил, как Серафимыч покупал мне печень трески, и, если она была горькая, он сам ее съедал, а мне покупал новую. Как он умудрялся так делать покупки, что я ничего не замечал?! Он будто бы и не покупал еды, но мы не умирали с голоду.
Няня обиделась на меня и нервничала с красным лицом. Из-за ее обиды и этого лица, и оттого, что я очень хотел, чтобы все было мило, как у людей, я рассвирепел еще больше и готов был орать на весь магазин и не упаковывать все это в аккуратные пакеты, а расшвыривать. Вот сейчас. И я глубоко вдыхал и считал до тридцати.
— Что случилось, Анвар?
«Десять, одиннадцать, двенадцать…»
— Так… ничего, Нянь, — я укатывался от нее на тележке.
— Я уже не понимаю, что я такого сделала?
«Семнадцать, восемнадцать».
— Могу же я знать. Ведь ты от меня скрываешь…
Мы вышли на улицу, я катился на тележке к нашей машине.
— Няня, я просто ненавижу всех этих людей!
— Да что они-то тебе сделали?!
«Двадцать девять, тридцать».
Няня закричала и поднесла ладонь ко рту.
— Я их…! — спрыгнул и пытался затормозить, но тележку и меня заносило, а они все ехали, я увидел нагнувшееся ко мне лицо водителя в куртке «Аляска», и вдруг чужой и неожиданно сильный удар… этот запах и медный привкус крови в носоглотке.