Tanger
Шрифт:
— Что? Я? Я Степной барон.
— ……………………! — засмеялась она.
И я смеялся вместе с нею. Я казался трезвым сам себе. Надо же. Потом мы танцевали. Она была удивительно стройная и худенькая под своей большой джинсовой курткой. Маленькие твердые груди, как удивительное и приятное продолжение тела, а не что-то отдельное, двигающееся само по себе. И красивая, крепкая попка, как у многих курортных девушек, потому что часто плавают в сильной воде моря.
— А я думала, что ты «голубой».
— Я?! Ты что? Почему?
— Игорь
— Надо же… Азнаешь, Вер, говорят, что пидоры всегда чувствуют других пидоров.
— Да? A-а. Хорошо, что он тебя не слышит.
— Вер, а что у тебя на майке написано?
— ……………………
— СЕНЕГАЛ. Удивительно — целая страна Сенегал на твоей груди умещается, и даже буква Е посередине растянулась… Вер, ты знаешь, они здесь все так ходят, будто у них два пистолета под мышкой… Ты, братан, походку сделай попроще!
Она закрыла мне ладошкой рот. Такая маленькая и крепкая. Удивительные у неё глаза, казалось, что они в темноте будут светить на ее лоб и щеки. Они были старше ее самой на сто лет, такая трогательная в них женская доброта и мудрость. Мы спешили говорить с ней, пока не было музыки, потому что потом ничего не слышно.
— Вер, у тебя глаза в темноте светятся?
— Нет.
— Вер, а ты знаешь, в Ялте даже у кошек теплые глаза.
— Здесь у всех солнечные глаза.
— Кроме вашего Игоря Петровича.
— Давай уйдем отсюда?
Мы пошли к выходу, там почему-то толпился народ. Мы спустились вниз по железной лестнице. По переулку вышли на набережную.
— Вера! — крикнул я. — А что это?
— Ты что?! — кричала она. — Это же шторм.
— Да? Я же оглох от музыки.
— Ты вообще глуховат, по-моему.
Море поднялось высоко, наверное, на метр. И странно было стоять на статичной набережной и видеть в нескольких метрах что-то кошмарное, зыбкое, клокочущее. Не замечая того, мы попятились, казалось, что и все дома пятятся назад. Я прижался виском к холодному камню стены. Мелко дрожала крышка старого почтового ящика.
— Что?!
— Голова кружится! — крикнула она.
— Ага!
Гигантская, жидкая глыба, крупно вздыхая, набегала свободно и размашисто, стеклянно вспыхнула в луче фонаря и пропала… вдруг набережную потряс удар, а потом над нами поднялось и выросло заиндевелое дерево. Замерло на долю секунды, и обрушилось вниз тысячами кипящих капель. Нас накрыло свежим и холодным дымом мельчайших брызг. Странно было, что море черное, а взрывающиеся волны — кипенно-белые.
— Ни-че-го себе, Вер!
— Знаешь, какие у нас в Новороссийске штормы? Ого! А в мороз из-за штормов так намерзает. Такие наледи на сто метров, ого! У нас ветер 50 метров в секунду.
— В Новороссийске?
— Да, про которую Малую землю Брежнев писал.
— Отойди, это очень сильная волна катится, очень!
— Что, очень?!
— Да!
— Давай, наоборот, подбежим.
— Давай.
Что-то
— Хм, — спокойно и отстраненно хмыкнула она, как мальчик.
Пена схлынула, осталось несколько густых клоков. Потом только я понял, что это осколки керамических плафонов. Фонарь стоял, словно облетевший цветок. Остро-затхлый запах древних водорослей с морского дна и сырой рыбы.
Мы шли, прижимаясь к стенам домов. А впереди и позади нас то и дело вспыхивали белые взрывы, замирали в черноте неба и резко осыпались. Мусор из опрокинутых урн утягивало в море.
— Давай еще посидим?
— Давай.
— Сюда зайдем, здесь тихо.
Тушь растеклась по щекам. Удивительно, что никто не замечал, какие красивые у нее глаза, какой мягкий зеленый свет. Сидели в «Ностальгии» и как бы пытались скрыть, что мы насквозь мокрые. Официант с охранником, отодвинув занавеску, смотрели в окно. Официант охал и смешно отшатывался, сам того не замечая. Я посмотрел на два окошечка под потолком и понял, что в советское время здесь был кинотеатр.
— Вер, я здесь такую классную песню слышал: позови меня с собой, я пройду сквозь злые ночи… все про меня, и так точно, я думал, умру от тоски.
— Это Пугачева поет.
— Странно, я иногда совсем не узнаю ее голос. Точно, Пугачева?
— Точно. А почему ты Степной барон?
— А вот смотри — есть наркобарон, есть цыганский барон, кто еще, да газовый барон, а я просто Степной барон, ну просто, я родился и вырос в степи, значит, Степной барон, просто сочетание красивое.
Я знал, что она хочет есть, я и сам проголодался, но у меня уже не хватило бы денег, и я снова взял выпить. Потом подошел охранник и сказал, что вход платный. Да, хорошо, что не заказал еды. Я рассказывал ей про «Чертову лестницу», про то, как Пушкин поднимался по ней, держась за хвостик мула, про этот сказочный буковый лес, просвеченный солнцем и зеленую нежную траву, про дорогу, выложенную римскими легионерами. Она сидела, ссутулившись, сунув ладошки в карманы куртки, и слушала с трогательным вниманием. Это была та девушка. Она так слушала, что хотелось рассказывать бесконечно. И конечно, эти ее глаза.
— Я завтра позвоню, — твердо сказала она. — И пойдем с тобой по этому маршруту.
И было радостно от этих ее слов, от шторма, беспричинное ликование от всего, что вокруг. Жалко, жалко, что я так мало взял с собой денег.
— А ты знаешь, АНВАР, в ялтинских подъездах и домах слышно море, оно шумит, как в раковине. Давай выпьем за море.
— Хм.
— Подожди, сейчас ударит, и выпьем.
Ударяло часто, и нам не пришлось долго ждать. Тело слышало сквозь стену, как волны бьют в берег.