Танго втроем
Шрифт:
И Валерий Афанасьевич спокойно заснул. А когда он видел уже десятый сон, у двери его квартиры раздался тихий шорох. Некоторое время отмычка не подходила, но затем послышался негромкий щелчок, и дверь бесшумно отворилась. Мужчина в мягкой обуви крадучись вошел в квартиру, подошел к кровати. Бруталов пробормотал во сне что-то неразборчивое и перевернулся на спину. Неизвестный вынул из кармана чистый платок, смочил его пахучей жидкостью из флакона и прижал к губам спящего. Тот беспокойно завозился и снова затих. Ночной гость достал шприц, отколол кончик ампулы, наполнил шприц ее содержимым
В воскресенье вечером к нам ворвалась Катька.
– Ой, девочки, все знаю про Альбертика, ужас какой! Он ее любил безумно, просто обожал. Все ей покупал, на руках носил. Уехал работать в Тюмень, переводчиком, а она тут хахаля завела. И вот он приезжает прямо с самолета, вот такой букет роз, а они там. Хахаль старый, лысый, но богатый. И Альбертик тогда ничего не сказал, букет положил, а сам сел в машину и врезался в грузовик. Хотел насмерть, но не получилось. И тогда его в больницу, в реанимации месяц в тяжелейшем состоянии, а она даже в больницу ни разу не пришла, вот какая гадюка! А когда он чудом выжил и его выписали, он, конечно, с ней развелся. Так она побежала по всем знакомым гадости про него рассказывать. Что говорила – ужас! Мне Алка намекнула, прямо говорить стыдно. А только ей все равно никто не верил. Но он ее так любил, просто обожал! – Катька собиралась начать всю историю по-новой.
– Да ты про кого говоришь-то, – не выдержала сестра. – Ты со своими любовными романами скоро совсем свихнешься!
– И вовсе это не роман, а все правда про Альбертика, – обиделась Катерина, – вот, спроси у Маринки.
– Да, жена у него стерва, он ее до сих пор боится.
– Да любит он ее! До сих пор любит!
При этих словах мне сделалось как-то неприятно внутри.
– Ну уж и любит! Она вчера такое устроила, не представляю, как за это можно любить.
– А что? – Катька прыснула. – Она вас вчера застала? Так ей и надо!
– Да не то чтобы застала, но, сами посудите, сидим мы у него, кофе пьем, все культурно, вдруг она врывается и начинает орать. Какое ее дело, раз они три года в разводе! И такие гадости мне про него сообщила, что у меня чуть уши не завяли.
– А ты что, так и молчала?
– Да нет, я ей полкило мороженого на костюм вывалила.
Катерина закатилась колокольчиком.
– Ой, не могу! А костюм хороший?
– Ага, помнишь, Анька, ты мне на Невском показывала?
– Тысяча баксов? – ахнула сестра. – Я б тебя убила, – добавила он совершенно серьезно.
– Она тоже хотела, только Алик ее держал, пока я не убежала.
– Кино прямо! – заключила Катерина.
Надежда вошла в кабинет доктора Крылова. За столом сидел симпатичный уверенный в себе мужчина средних лет, ближе к пожилому. Его живые карие глаза приветливо смотрели на Надежду. Она отметила про себя, как всегда идут врачам-мужчинам белоснежные крахмальные халаты.
– Слушаю вас, – доктор доброжелательно улыбнулся, – присаживайтесь, пожалуйста.
Надежда села и увидела под стеклом крупную
– Боже, какая красавица! – невольно вырвалось у нее.
– Не красавица, а красавец, – поправил доктор, порозовев от удовольствия, —
Монтгомери, сокращенно Монти. Главный член семьи. Поразительно пушист. А ласковый…
Надежда не устояла перед могучим соблазном и выложила на стол фотографию своего обожаемого рыжего Бейсика. Глаза Крылова засияли. Два заядлых котовладельца, более того – котомана, забыли обо всем на свете и заговорили о единственно важном, единственно существенном предмете – своих хвостатых любимцах.
– А сухой корм не даете?
– Что вы, как можно! (С ужасом.)
– Правильно! Ни в коем случае!
– А пьет он много?
– А на даче как себя чувствует?
– А птичек ловит?
В упоительной беседе незаметно пролетели минут пятнадцать, и только тогда доктор Крылов опомнился, огляделся, увидел, что он на работе, и страшно смутился.
– Простите… А вы по какому вопросу? И, извините, я не расслышал ваше имя-отчество…
– Надежда Николаевна.
Надежда назвала ему человека, от которого по цепочке ее невестка получила рекомендацию к доктору Крылову. Человек был солидный, сам профессор, доктор Крылов его уважал, а когда Надежда дала понять, что у нее по его части все совершенно в порядке, доктор успокоился и посмотрел на нее другими глазами.
– Вы знаете, Дмитрий Алексеевич, я к вам по вопросу, может быть, не совсем обычному. Я понимаю, что есть такое понятие – медицинская этика, врачебная тайна… если вы мне ничего не ответите. Я вас вполне пойму. Но, если возможно… Моя родственница, молодая девушка, познакомилась с вашим бывшим пациентом, и мне хотелось бы только узнать, не опасен ли он, можно ли иметь с ним дело.
– А как его зовут?
– Альберт Александрович Румянцев.
– А! Больной Румянцев!
– Значит, все-таки больной?
– Ну, это просто наша терминология. Кроме того, когда я его наблюдал, он был в очень плохой физической форме – перенес тяжелейшую аварию, усугубившуюся сотрясением мозга и нервным стрессом. Очень мужественный молодой человек, он все преодолел. Ему очень помог отец, крупный ученый, он не отходил от его постели месяц.
Надежда с удовлетворением отметила, что доктор Крылов очень хорошо помнит больного Румянцева и говорит со знанием дела.
– Простите, доктор, я понимаю, что врачебная этика не позволяет вам рассказывать о ваших пациентах…
– Безусловно, Надежда Николаевна, но в данном случае по моей специальности все было в порядке. Больной Румянцев был здоров в психиатрическом отношении.
– Вы уверены?
– Надежда Николаевна, психиатрия такая дисциплина, человеческая душа довольно сложный инструмент, но у меня, простите за нескромность, достаточно большой опыт. Через мои руки прошли тысячи пациентов, и я могу поставить диагноз с очень большой степенью достоверности. Румянцеву нужен был покой, человеческое тепло, забота. Может быть, даже помощь квалифицированного невропатолога – после сотрясения мозга это необходимо, – но не психиатра. В этом я уверен.