Таня и Юстик
Шрифт:
"Кто-то там ходит, - и поднял голову к потолку.
– И это не в первый раз".
"Добрый день, господин Грёлих", - нарочно громко сказал я.
"Здравствуй, здравствуй..."
"Дядя, Пятрас не приходил?"
"Нет".
"Вы ищете Пятраса, я - Хельмута... Миколас, а ты не видел его? Вчера на вокзале он избил русского мальчишку. Вечно шляется около эшелонов с этими несчастными... Этот разговор - между нами..."
"Отправьте его обратно в Германию, - сказал дядя.
–
"О какой душе вы говорите, - ответил Грёлих, - когда у всех теперь душа перешла в страх за собственную шкуру! Все только и мечтают сохранить себя за счет другого, набить брюхо и схватить чужой кусок... Вот вам и вся душа".
"Вы ошибаетесь", - заметил дядя.
"А, бросьте! И ваши литовцы не лучше. Сегодня ночью какой-то мальчишка напал на нашего офицера, ударил камнем по голове и украл пистолет. Вот ваши богобоязненные прихожане. Я все больше склоняюсь к тому, что люди - это животные, жаждущие крови слабейшего".
Дядя испугался не менее моего. Он тоже, вероятно, подумал, что это сделал Пятрас. Тоненькая ниточка, на которой держалась наша жизнь, могла оборваться каждую секунду.
"Его поймали?" - спросил дядя.
"Пока нет, но поймают. В конце концов всех всегда ловят. Для чего ему пистолет? Чтобы убивать нас, немцев. Глупый парень, не понимает, что это бесполезно".
"Да, да, - сказал дядя.
– И это вместо того, чтобы успокоиться, смириться, чтобы побыстрее восстановить равновесие жизни. Они не понимают, что зло не убьешь злом. Только терпением".
"Вот именно, - подхватил Грёлих.
– Если бы так все рассуждали".
Марта внесла в комнату именинный пирог, чтобы поставить на стол, но Грёлих сделал ей предостерегающий жест. Она остановилась, и все невольно прислушались.
"Вы слышали? Опять".
Дядя отрицательно покачал головой.
Марта, сильно напуганная, не знала, что ей делать.
"Такие легкие, воздушные шаги, - почти шепотом произнес Грёлих. Детские, что ли?"
Я крикнул на ходу, что я сейчас сбегаю и посмотрю, потому что каждую секунду это мог сделать сам Грёлих. Громко топая, я вбежал в Эмилькину комнатку, но ее уже не было, она успела спрятаться в ящик с тряпьем. Я вышел на лестницу и громко сказал:
"Здесь никого нет".
– И сбежал вниз.
"Наверное, ангелы над грешной землей.
– Грёлих рассмеялся.
– Летающие шаги... Все мне мерещится. Можно сойти с ума".
– Дядя Миколас, - услыхал я Танин голос. Она стояла у окна.
– Можно, я влезу в окно?
Я не стал ее спрашивать, зачем ей это надо, потому что для меня в этой комнате ее не существовало, сейчас здесь были т е. Таня начала что-то говорить, и я, чтобы отделаться от нее, вышел в соседнюю комнату. Плотно прикрыв за собой дверь, придержал за ручку, чтобы ей не вздумалось преследовать меня.
"А я уже думала, ты не придешь", - сказала
"Что ты... Все ушли, и я сразу к тебе".
"Это тебе.
– Она протянула мне носовой платок.
– Больше у меня ничего нет".
"Он красивый".
"Это папин. Не знаю, как он попал ко мне".
"Тогда лучше оставь его себе".
"Бери, бери. Мне его ничуть не жалко. Я ведь его дарю тебе. Что-то сегодня грустно".
"И мне невесело. Пятрас не вернулся. Мы с дядей всю ночь не спали. Ждали его".
"Ночью опять стреляли, и кто-то кричал... Извини, я порчу тебе праздничное настроение".
"Знаешь что? Пойдем вниз".
"Вниз?.. А если кто-нибудь придет?"
"Никто не придет. Дядя в костеле. Марта сказала, что вернется через два часа. А у Пятраса нет ключа".
"Ой, как интересно... и страшно".
"Идем..."
"Идем.
– Она сделала несколько шагов к двери.
– Нет, не так. Иди один и жди меня. Я приду к тебе как на свидание... Я ни разу в жизни не ходила на свидания... Я буду... Джульеттой!"
Я тогда стоял около часов и прислушивался, чтобы не пропустить Эмилькиных шагов по лестнице. Но она спустилась так тихо, что я не слышал, и появилась в дверях. На ней было то самое розовое платье, а волосы были подвязаны синей ленточкой. Лента была короткой, и Эмилька привязала к ней какой-то цветной лоскуток.
"Ну?"
"Эмилька..."
"Я - Джульетта... Ты что, забыл?.."
Она подошла к столу.
"Какой у тебя пирог... Мне Марта тоже такой пекла. Ну, может, самую малость поменьше".
Прошла от стола к дивану, села на него, поджав ноги, потом подошла к буфету. Открыла и снова закрыла створки дверок.
"А у вас хорошо... Настоящий дом... Тепло, уютно... чисто..."
Пробили часы. Она повернулась к ним, чтобы послушать бой.
"А у меня наверху тоже слышен их бой... Когда мы с папой снова будем жить вместе, мы обязательно купим такие же часы".
"Эмилька, хочешь пирога?"
"Я - Джульетта".
"...Но чем же... клясться?"
"Не клянись совсем. Иль, если хочешь, прелестью своей. Самим собою, божеством моим. И я поверю".
"Съешь пирога. Он вкусный".
– Я взял кусок пирога и протянул ей.
"Если ты мне все время будешь совать свой пирог, то я уйду. Ты хочешь все испортить этим пирогом..."
"...Если сердца... страсть..."
"Нет, не клянись. Хоть рада я тебе. Не рада договору я ночному: он слишком быстр, внезапен, неожидан. На молнию похож, что гаснет прежде, чем "молния" воскликнет: доброй ночи! Дыханье лета пусть росток любви в цветок прекрасный превратит на завтра. Покойной ночи! Пусть в тебя войдет покой, что в сердце у меня живет".