Таня и Юстик

Владимир Карпович ЖЕЛЕЗНИКОВ

Таня и Юстик

Повесть

В книгу известного детского писателя, лауреата Государственной премии СССР входят новости: "Каждый мечтает о собаке", "Последний парад". "Тани и Юстик", "Чучело". Автор изображает своих героев, подростков, в таких ситуациях, когда надо решать, делать выбор, распознавать зло и равнодушие, показывает, как ребята закаляются нравственно, учатся служить добру и справедливости.

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Часть

первая. ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ТАНИ

Часть вторая. ПЕРВЫЙ РАССКАЗ БАЧУЛИСА

Часть третья. ВТОРОЙ РАССКАЗ ТАНИ

Часть четвертая. ВТОРОЙ РАССКАЗ БАЧУЛИСА

________________________________________________________________

Часть первая

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ТАНИ

Мы приехали сюда в этот небольшой прибалтийский городок вдвоем с папой. Он жил здесь еще до войны. Потом, когда война началась, папа скрывался в доме местного священника, с племянником которого, Миколасом Бачулисом, дружил. С тех пор прошло много лет. Тогда моему папе было пятнадцать, как мне сейчас, а теперь ему уже стукнуло сорок два.

В то далекое время в этом городке погиб мой дедушка, папин папа. Вернее, он не погиб, а его казнили фашисты. И вот ему открывали памятник, поэтому мы сюда и приехали.

Всю дорогу с вокзала до дома священника папа молча вышагивал впереди меня. Он все время оглядывался по сторонам и вздыхал, словно читая забытую печальную книгу. Я ему не мешала, раз у него такое настроение. Шла потихоньку и выбирала места для съемок: на плече у меня висела папина кинокамера. Наконец папа остановился и сказал:

– Костел.

– Вижу, - равнодушно ответила я, потому что ничего особенного в этом старом, почерневшем костеле не заметила.

– Его костел, - сказал папа.

Он сделал ударение на слове "его", и тогда мне все открылось по-другому. Я вспомнила папины рассказы, как он вместе со священником и Миколасом ходил в этот костел и был в нем служкой. Я хотела представить себе папу мальчишкой, который, идя следом за священником, в черном платье, опустив голову, пересекал этот двор. Но у меня ничего не получилось, никак не могла представить папу мальчишкой.

– Город изменился, - сказал папа, - а костел остался прежним. Только липы разрослись гуще.

Мы пошли дальше и наконец остановились около небольшого одноэтажного дома с круглым чердачным окошком. Папа так разволновался, что вынужден был остановиться и закурить, чтобы прийти в себя.

– А в этом доме жили Грёлихи, - показал папа на соседний дом.
– Они в нем жили до тридцать восьмого года, а потом уехали в Германию и вернулись вместе с фашистами.

Ясно было, что папа просто тянет время, потому что про этих Грёлихов я давным-давно знала.

Дверь оказалась открытой, и мы очутились в прихожей, из которой, кроме дверей в кухню и комнату, вела узенькая крутая лестница на чердак. Папа потрогал перила лестницы, даже, пожалуй, не потрогал, а погладил, словно это живое существо. Что-то

было во всем этом таинственное: и в том, как папа себя вел, и в том, что нас никто не встретил, но дверь была открытой, и эта лестница на чердак.

В комнате за столом сидела женщина и что-то писала в толстой тетради. Она так увлеклась своим занятием, что не слышала наших шагов. У женщины было красивое лицо и светлые волосы, собранные в тугой узел.

Папа поздоровался. Она от неожиданности вздрогнула и встала нам навстречу.

– Извините, - сказала она.
– Я не слышала...
– и внимательно посмотрела на нас.

– Дверь была открыта, - сказал папа глухим голосом, оглянулся и добавил: - Удивительно.

– В этом доме никогда не закрывают дверей, - сказала женщина.

– Когда-то закрывали, - ответил папа.

– Вы Телешов?
– спросила она.

– Он самый.

Она протянула пане руку и сказала, что они давно нас ждали и уже волновались, что мы опаздываем. Потом посмотрела на меня и спросила у папы:

– Это и есть ваша?
– и, не дожидаясь ответа, назвалась Далей, женой Миколаса.

– Представьте, догадался.
– Папа приветливо улыбнулся, и я поняла по его улыбке, что Даля ему понравилась, еще раз оглядел комнату и повторил свое любимое словечко: - Удивительно!

И я следом за папой оглядела комнату, чтобы понять, что ему в ней показалось удивительным.

Мебель была старая: громадный и тяжелый буфет, широченный диван, обитый кожей, залатанный во многих местах, стол, который занимал половину комнаты, и пианино. А на стене висело распятие - это было, конечно, удивительно - и большой портрет пожилого мужчины с печальными глазами. "Он самый, - догадалась я.
– Священник".

Даля предложила нам сесть, и мы все уселись, но, как всегда бывает в таких случаях, чувствовали себя неудобно. И смотреть по сторонам неловко, и разговаривать неизвестно о чем.

– Таня, положи куда-нибудь сумку, - сказала Даля.
– Она тебе оттянет плечо.

– Это кинокамера, - ответила я.

Обижать я ее совсем не хотела, но получилось так, как будто я над ней посмеялась, что она не может отличить кинокамеру от простой сумки.

Даля извинилась передо мной за свою неосведомленность и спросила у папы, где наши вещи. Папа ей ответил, что у нас никаких вещей нет, потому что завтра мы уезжаем обратно.

– Так быстро?
– удивилась она.

Получилось второй раз как-то неудобно: приехали всего на один день, и я хотела ей объяснить, что мы торопимся, потому что папе должны делать операцию. Но он опередил меня.

– Татьяна спешит, - сказал папа.
– В Москву, в Москву, разгонять тоску. (Как он все ловко перевел на меня!) А Миколас скоро придет?

Даля ответила, что скоро. Папа встал и прошелся по комнате.

– Все как прежде, - сказал он.
– А ведь прошло больше двадцати пяти лет... Даже, знаете, жутковато.