Тарантелла
Шрифт:
– Это не метафора, - возражает Адамо.
– Не косвенное, а прямое описание процесса периодического вбрасывания в полость тела яйцеклетки. Называется овуляция. Сначала половая клетка находится в граафовом пузырьке: род тигля, в котором происходит её вызревание. Когда яйцо созревает достаточно, стенка выпятившегося над поверхностью яичника фоликула лопается. Током жидкости, которая находилась в пузырьке, яйцо выносится в брюшную полость. Потом в маточную трубу и в матку. Это происходит каждый лунный месяц, а не каждое воскресенье. Вам надо читать хотя бы изредка газеты, padre... Или смотреть телевизор. Вы б знали тогда, что в этот период и матка, и молочные железы, весь организм сам по себе претерпевает изменения. Не причём тут сатанизм, дело как раз Божье: подготовка к беременности. Может, вся её болезнь патологически
– Я-я-яйцеклетка!
– пищит у его ног под конторкой.
– Для тебя, конечно, эта непрерывная овуляция только комедия, козёл. Тебе это просто смешно! Что ж, посмешу тебя ещё.
– Она у вас физиолог, я знаю. А специализация, вероятно, оргазмология? осведомляется Адамо.
– По слухам, у вас там... на севере уже есть такая профессия.
– Не знаю, Божье ли это дело, бесплодная подготовка к беременности, возражает padre, краснея.
– Не знаю, что там сказано в газетах, а в Библии... Там сказано: размножайтесь. И ещё сказано, и это только выглядит противоречиво, что в период подготовки женщине в церковь ходить нельзя, а мужчине нельзя к ней прикасаться. Точно так, как к самому мужчине, если у него что-то не в порядке с ятрами.
– Слыхaл, слыхал про обоснования вашего celibato, - парирует Адамо.
– А ещё я слыхал, что вы успешно разрешили это противоречие, что у вас есть дочка, и вы её держите подальше отсюда... на западе. Я слухам верю, у них твёрдая почва под ногами. Они рождаются там же, где и всё рождается, включая все ваши обоснования. Вы-то, padre, не станете утверждать, что в нашем мире есть и другие места рождения?
– Есть, есть!
– доносится из-под конторки.
– Они не только на твоих занюханных небесах, козлик, а и тут, в пещерах земли.
Все её усилия напрасны, эти козлы продолжают свою дискуссию, совершенно позабыв про её причину. У них совсем другие мотивы, не имеющие ни малейшего отношения ко всем высказываемым причинам. И потому этот потешный научный семинар так не смешон, а квартет так согласован. Все попытки рассмешить его участников и расстроить ансамбль бесполезны. Все усилия вмешаться в него, помешать ему, бесплодны. Они только поддают дискуссии жару, и это понятно: противоестественная сцена в гудящих недрах пещи огненной, эта намеренно раздуваемая в совершеннейшей из них, холле гостиницы, дискуcсия окончательное усилие в общем насилии над ней, забившейся в конуру жалкой собачонкой с ободранной шкуркой. Разоблачённой куколкой, тождественной своему имаго, достаточно созревшей лярвой, приготовленной к такому насилию вполне.
– Нет, она филолог, и это не протекание беременности, - возражает приезжий с небольшим опозданием. Но вообще-то его речь успешно налаживается, он уже может произносить фразы и посложней тех, с каких начинал.
– Её болезнь с детства, когда ещё нельзя быть беременной. Врачи называли её не овуляцией, а манией побега. Она несколько раз сбегала из дому без причин.
– Неужто без причин?
– вежливо интересуется Адамо.
– Значит, она и вправду работает в университете.
– Теперь уже нет, ушла по болезни. А раньше работала, это правда. Ведь тогда она отсутствовала недолго и возвращалась домой сама, так что это не мешало работе. А потом болезнь развилась сама по себе, так что сама болезнь стала причиной своего развития, в других и нужды не было. И её длительное отсутствие стало заметно всем, и все узнали, что её иногда разыскивают... Вы подумайте сами, если б дома были причины сбегать - то зачем туда возвращаться? Из Германии, например, бежит тридцать тысяч в год. И те, у кого есть дома причины, домой не возвращаются. Их уже не сыскать, да их и не разыскивают. А среди них не только молодые, но и старики. Живёт человек полвека, как все: семья... работа... И вдруг, когда никто не ожидает...
– Кроме сатаны, - вставляет священник. И поспешно добавляет: - И, конечно, Бога.
– Неужто достаточно одних их ожиданий, и никаких не требуется встречных упований, никаких надежд?
– спрашивает Адамо.
– Тогда не всё потеряно, может, и мне кто-нибудь из них своими ожиданиями поможет бежать отсюда.
– Может, и поможет, - соглашается приезжий.
– Другим же помогает, бежал же и я с родины... У девочки мои гены, виноват. С другой стороны - гены жены, совсем
– Неужто это вся ваша вина?
– поддаёт Адамо.
– Да, это уже доказано официально. Послушайте, до смерти её матери болезнь протекала абсолютно незаметно. А после смерти всё выплыло наружу. Матери не стало, кто объяснит девочке изменения в её организме при созревании? Кроме меня, рядом никого. Но попытки мужчины объяснить первые месячные могут быть поняты девочкой...
– Неверно, - помогает padre.
– Как домогательства, - охотно дополняет Адамо.
– Но послушайте вы, она ведь ни слова не сказала о том, что её мать умерла! Было столько поводов упомянуть об этом, но она упорно... О чём угодно говорила, о всякой чепухе, например - о вас так много, что даже надоело, а о матери умолчала.
– Что ж, она меня любит, это естественно. У неё никого, кроме меня, нет. А о матери, может, она и говорила, да вы не поняли. А если не говорила, это тоже естественно: упорные умолчания лучше всего передают глубокие потрясения, это надо понимать.
– Я понимаю, - уверяет Адамо.
– Но вот ведь и домогательства - тоже потрясения, а о них она рассказывала очень много. Ровно как о вас. Может, потому, что в связи с вами?
– Да, тогда и начались её жалобы на мои... домогательства, - подумав, подхватывает приезжий это знакомое ему понятие и новое для него слово, - после моих объяснений, что такое половое созревание. К тому же девочка насмотрелась телевизор, там часто такое показывают, слишком часто, будто хотят внушить отвращение к телу. Потом по подсказке телевизора подглядывала за мной в душе. Как правильно ударение - на первый, или второй слог? Я её наказал, легонько, так... пару раз по попо.
Приезжий показывает - как именно наказал: похлопывает по стойке ладонью. Наказанная тихонько подлаивает ударам из-под стойки.
– А она рассказала в школе, что я пытался её изнасиловать. С такими подробностями, что школа подала в суд. Вот там и было доказано, что так развивается её старая болезнь. В этой фазе мания побега сливается с манией насилия. Мне, иностранцу, пришлось на суде сложновато...
– Мания, - морщится Адамо, ему не нравятся хозяйские похлопывания приезжего по его стойке, - может, у этой мании есть всё-таки основания? Не только то насилие, которое вы применяете, догнав её... Я имею в виду, не изъясняетесь ли и вы метафорами, не изгнание ли этот побег? В конце концов, чтобы её догонять, надо же, чтобы она перед тем отчего-то вдруг убежала.
– Молодой человек!
– укоризненно качает головой приезжий. Султанчик на его шляпе удваивает амплитуду качания, удваивая и степень выразительности движения.
– Оставьте эти намёки. Она бежит не вдруг, и не на авось. Она всегда продумывает маршрут, легенду, подбирает соответствующий багаж. Обнашивает вещи, вживается в придуманный сюжет... Привыкла к основательной научной работе. К солидной подготовке. Ничего не забывает: карты, документы... С ксероксом это просто. Это вообще не так сложно, как кажется, если привыкнуть. Что ею движет? Надвигающийся приступ. Хотя она ещё не знает о нём, но уже предчувствует надвигающееся будущее, боится его, и оттого уже сейчас двигается. Она полагает, что уклоняется, бежит от него, но таким образом она сама движется ему навстречу. Отталкивая её от себя, будущее привлекает её к себе. Она полагает, что бежит от себя, а бежит к себе. Получается - туда и одновременно сюда, но так ведь и все побеги, и потому раз за разом - и пожалуйста, в конце концов и к ним можно привыкнуть. Привычка упрощает всё дело, превращает его в занятие, и теперь его можно делать основательно. К несчастью, она же и усложняет борьбу с болезнью. Чем основательней движение к будущему приступу, к финалу, пусть даже он грозит смертью, тем оно неуклонней. Привычка к такому движению делает и финал привычным, и оттого вдвойне привлекательным. Угрозой смерти отталкивая от себя, он ещё больше подталкивает к себе, привлекательность финала дополнительно усиливается отталкивающим видом смерти. Скажете, разве не ясно с самого начала, что от такого финала, как и от себя самого, не убежишь, стало быть, и бегать вовсе незачем? Я вам отвечу: конечно, каждый раз это, к счастью, становится очень ясно, возвращалась же она так или иначе каждый раз домой... По крайней мере - до сих пор. Но, к несчастью, каждый же раз это и забывается.